Барон мчался вдоль берега озера, пронзая тьму, как копьем, лучом своего фонаря. Еле переводя дух, он пробивался между сталагмитов, с хрустом топтал поблескивавшие друзы кристаллов, разбрызгивал лужицы тепловатой соленой воды — их кромки покрывала игольчатая кристаллическая корка — вяз в мягком песке. Теперь он совершенно точно знал, откуда доносится музыка. Отшвырнув бумагу и карандаш, Пепи бросился за бароном. На самом берегу барон налетел на сталагмит и ухватился за него, точно пьяный.
— Г-н барон, пожалуйста, г-н барон, подождите же! — пыхтел отставший Пепи.
Но барон лез вверх по белой колонне, как по майскому дереву. Пепи с проворством обезьяны последовал за ним. Как два матроса на мачте, они висели высоко над озером, на поверхности которого плясал свет фонарей. Держась одной рукой, барон зажег третий магниевый факел.
Там, под ним, примерно в тридцати метрах от берега, меж гротов, островков и бесчисленного множества сталактитов и сталагмитов, там они плавали! Огромные пасти в бороде мокрых щупалец, под которыми раздувались переливающиеся горловые мешки, кругом поднимались из воды. В середине разверзалось нечто, похожее на гигантскую пасть кита. Ее мешок только посередине был гладким и блестящим, как у всех остальных, а по бокам собирался в складки, как кожа у слона; и когда начиналась партия органа, исторгавшаяся из этой ужасающей пасти и заглушавшая всех остальных, складки сжимались и растягивались, как меха гармоники.
— Там! О!.. — Барон видел только музицирующих чудищ, забыв обо всем на свете и о себе самом. Он оторвал от сталагмита вторую руку и в восторге замахал кошмарному капельмейстеру, дирижировавшему остальными музыкантами, колыхая в такт длинными зеленовато-белыми щупальцами, голыми, как крысиный хвост. Секунду-другую барону еще удавалось сохранять равновесие, потом он полетел вниз. Полутора метрами ниже его падение на миг задержал Пепи, упершийся спиной в сталагмит барона, а ногами — в соседний сталактит. Один сапог барона скользнул по его правому плечу, другой же — попал каблуком прямо по курчавой голове. С громким криком Пепи рухнул вниз и оказался на земле первым. Глухой удар. Со всей силой, какую сообщили ему сто шестьдесят шесть фунтов собственного веса плюс свободное падение с высоты восемнадцати метров, барон обрушился на несчастного негра. На несколько минут барон потерял сознание.
Когда он пришел в себя, было темно — хоть глаз выколи. Фонари разбились при падении. Совсем рядом раздавались странное сопение и чавканье. Левая нога ужасно болела, но ему удалось перекатиться на бок и вытащить из кармана коробок со спичками. С усилием приподнявшись, он зажег одну из них.
И кровь застыла у него в жилах. Рядом лежал недвижимый Пепи. Но перед ним, менее чем в десяти шагах, на пологий берег выбиралась колоссальная рыба. Блестящая кожа чудовища, уже до половины вылезшего из воды, свисала с боков гигантского тела толстыми вялыми складками. Тонкий, пронизанный сетью синих жилок горловой мешок сдвинулся, и на обнажившейся нижней челюсти блестел частокол огромных изжелта-серых зубов. Сверху, как толстенный занавес, свисала мясистая верхняя губа, из-под нее выдавались кривые, как сабли, клыки толщиной в руку. По обеим сторонам до смешного маленького розового носика, похожего на обсосанный малиновый леденец, в зарослях щетинистой бороды располагались две неглубокие безглазые впадины могучего черепа. Вместо нормальных ушей череп украшали красно-синие воронки, формой похожие на ушную раковину, их края нервно вздрагивали. Но наиболее омерзительным был стеклянистый вырост подбородка, похожий на рог улитки, — он ощупывал почву, как палка слепца.
Все это до мельчайших подробностей, до последней капельки отвратительной слюны, тянувшейся из пасти, барон успел разглядеть, пока горела спичка. С проклятием отшвырнув ее тлеющий остаток, он нащупал сталагмит, с которого столь роковым образом свалился, и поднялся, опираясь на него. Зажал под мышкой гарпун. Поспешно чиркнул следующей спичкой и зажег один из трех оставшихся у него за поясом факелов. Пыхтя и сопя, музыкальное страшилище тем временем почти вылезло на берег. Широкий хвост бил по воде.
Барон, только теперь разглядев этого родича Горгоны{124} как следует, испустил вопль ужаса и разочарования.
— Млекопитающее! Млекопитающее! Тривиальное млекопитающее!
Красно-синие воронкообразные уши на голове животного при этих словах яростно зашевелились и позеленели. Зверь рассерженно зарычал, оскалился и заскрежетал зубами. Но немного подался назад.
— Млекопитающее! Морж вонючий! — завопил барон изо всех сил.
Уши зверя съежились, превратившись в желтые крокусы, он обиженно фыркнул и плюхнулся обратно в озеро.
Барон метнул в него гарпун. Зверь нырнул, вспенив воду. Судя по следу на воде, он удалялся от берега.
Барон склонился над Пепи.
— Пепи, тебе больно?
Пепи не отвечал.
— Пепи?
В ужасе барон упал на колени, распахнул на Пепи куртку и рубашку и прижался ухом к черной груди. Сердце Пепи больше не билось.
— О Пепи! И зачем я только взял тебя!
Пепи был мертв.
Барон закрыл ему глаза и сложил на груди руки. Потом поднялся и при свете сыплющего искрами факела прочел короткую молитву.
— Богу ведомо, что ты был хорошим человеком, мой дорогой верный Пепи! Теперь тебе больше не страшно, мой смельчак! И разумеется, тебя устроил бы и поющий морж, то есть млекопитающее, разрази его гром. Мой Пепи, мой мертвый Пепи, мой бедный император Эфиопии, ты будешь мне примером!
Потом барона затрясло. Он присел рядом с телом слуги. Сжал кулак и погрозил озеру.
— Милый Пепи, как же тут выкопать тебе достойную могилу?
Он печально покачал головой и вдруг в тишине, наступившей после отступления пещерного моржа, услышал звонкое падение капель с острых сосулек сталактитов: кап-кап-кап на сахарные головы сталагмитов, поднимавшихся им навстречу.
— Пепи, — воскликнул барон, — ни один из моих великих предков не сможет похвалиться, что его бренные останки удостоились лучшего погребения, чем тело моего верного чернокожего спутника! На веки вечные ты упокоишься тут в белом камне, у тебя будет королевский памятник! У Менелика Великого и то такого нет!
Несмотря на то что левая нога адски болела, барон сумел дотащить тело до крупного сталагмита, около которого как раз начал появляться на свет маленький. Он заботливо усадил Пепи на мокрый конус, обвязав его веревкой и придав ему то положение, в котором обычно находят перуанские мумии{125}. При ярком свете факела барон дождался первой капли, бесшумно упавшей на короткие курчавые волосы. Озеро было достаточно далеко, а берег настолько крут, что барон мог надеяться: музыкальные бестии не потревожат Пепи до полного его окаменения.
На всякий случай барон все же сложил вокруг тела невысокую стенку из камней и обломков кристаллов. Потом простился с покойным туманным от слез взглядом. Он поднял мешок Пепи, в последний раз кивнул ему, капли пота уже текли по лбу и переносице, и вложил золотой в обхватившие колени руки.
— Твое жалованье, мой Пепи. А когда предстанешь перед г-ном Хароном{126}, проси место в первом классе. Да смилостивится над тобой Господь.
Некоторое время ушло на поиски места, где они установили фотоаппарат. Несколько секунд барон размышлял, не подождать ли, чтобы запечатлеть одно из страшилищ в подарок какому-нибудь достойному специалисту по водным млекопитающим. Он нерешительно перебирал коробочки и баночки, оставленные у подножия штатива. Но левая нога распухала на глазах. Аппарат он оставил. Он был больше не нужен, желание фотографировать тоже прошло. Пусть уж специалист по водным млекопитающим сам давит на грушу, если хочет.
Гораздо сложнее оказалось найти в неровной стене пещеры проход, соединявший озеро с яйцевидным гротом. И все больше мешала нога. Несколько раз он попадал в трещины, ведшие в соседние пещеры, в коридоры, которые кончались тупиками или, неожиданно поворачивая, обрывались бездонными пропастями, беззвучно проглатывавшими брошенные камни. К боли добавилась мучительная сонливость. Перед усталыми глазами плясали сталактиты и кристаллы, только озеро застыло в неприятной колдовской неподвижности. Пол пещеры качался, как качели. Запас факелов быстро иссякал. Уже сам не понимая как, барон добрел-таки до прохода, дотащился до пористого яйца и рухнул у озерка. Теряя сознание, он успел услышать, что моржи начали в большом озере скерцо{127}.
Его трепала жестокая лихорадка, — разбудил барона стук собственных зубов. На четвереньках, а под конец ползком он добрался до каменного уха, весь ободранный и окровавленный. Со стоном упал на аккуратно сложенные утром Пепи одеяла, трясущимися руками вытащил из рюкзака походную аптечку, а из аптечки — пузырек с хинином, и проглотил сразу две таблетки, запив их глотком душистой воды. Улегшись снова и поискав, на что бы положить голову, он наткнулся на непромокаемый мешок Пепи, который вытащил из пещеры, несмотря на боль, усталость и лихорадку. В нем шуршала бумага, целая пачка листков: партия органа из симфонии моржей.
