"Стеньку острого на стержень…" или как там… Ну, давайте я начну, а вы подхватывайте…
Он набрал воздуха, взмахнул бутылкой и запел громогласно, густым басом:
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны,
Выплывали расписные
Стеньки Разина челны.
На переднем – Стенька Разин,
Стенька Разин на втором,
И на третьем – Стенька Разин,
На четвёртом – тоже он.
– Ну же, продолжайте! – возмущённо прикрикнул Кутепов, глядя как я стою в полной растерянности, раскинув уши по воздуху.
Я неуверенно подхватил:
И на пятом – Стенька Разин,
Стенька Разин – на шестом…
Виктор Сергеевич улыбнулся и продолжил:
На седьмом – товарищ Разин,
На восьмом стоит Степан.
Я было задумался, почему Разин – товарищ. Ну да, коммунисты – мятежники, и он тоже… Но тут уж надо было снова брать инициативу, и я заорал:
На девятом – Стенька Разин!
На десятом – тоже он!
Кутепов не сдавался:
На одиннадцатом – Стенька,
На двенадцатом – Степан…
И я в полном буйстве восторга кричал крутящемуся вокруг меня городу:
На тринадцатый уселся
Стенька Разин молодой!
Кутепов, расхохотавшись по-Мефистофелевски:
На четырнадцатом – Стенька,
На пятнадцатом – опять.
Это продолжалось долго, челны множились. Мы старались переорать друг друга, Кутепов – успешнее, я – азартнее, и почти что бежали вприпрыжку по улице, и прохожие выпучивали глаза от удивления, но я вдруг заметил, что каждый из них стоит в своём челне и движется навстречу плавно, как лебедь…
Кутепов прервал наши вокальные упражнения следующим куплетом:
Тот же самый Стенька Разин
Оказался в сто восьмом.
Это ж надо так напиться,
Чтоб стоять во всех челнах!
Я захохотал и чуть не свалился с лодки. Виктор Сергеевич улыбнулся, сел на вёсла и направил нос к берегу, приговаривая:
– Хватит, хватит… А то ещё и вправду будет бунт от нашего горлопанства…
16
Мы находились во власти железной логики сельской местности. Если стоит дом, то деревянный, а значит, он сгнил, врос в землю и скособочился, словно ребёнок, больной церебральным параличом. Если нет автобуса, значит, он сломался, и нечего зря ошиваться на остановке. Если хочешь выпить – иди к бабке за самогонкой или в магазин. Если не хочешь – не иди.
Мы с Кутеповым хотели. Более того, нам было жизненно необходимо выпить. Выпить пива, которое крепче пяти целых семи десятых градуса. Иначе – всё, конец. Я вдруг всем телом почувствовал эту неизбежность. Видимо, Виктор Сергеевич ощущал нечто подобное, поэтому с несколько озабоченным видом, молча, вёл меня к магазину, указанному нам узловатым пальцем старушки на остановке автобуса.
Мы вошли в магазин. Полноватая продавщица, она же кассир, сидела на стуле в углу, в душегрейке поверх белого халата, и скучала, глядя в окно. Посмотрев на неё, я почувствовал в помещении сырость и холод, проникающие сюда из-под земли.
– Девушка, – сказал Кутепов. – Вот у вас там "Ярпиво" стоит, "Элитное"…
– А? – переспросила она, словно очнувшись.
– У вас две бутылки такого пива есть? – вздохнул Кутепов, ткнув жирным пальцем в бутылку с коричневатой этикеткой.
– Да вроде… – она встала, прошлась вдоль полки, глядя на ряды бутылок и, видимо, соображая, чем все они отличаются. Скорее всего, поняла, что ценой. Или не поняла. Во всяком случае, отклячив зад, полезла под прилавок, выставила перед нами по очереди штук пятнадцать разных бутылок. Я отметил про себя, что некоторых сортов на витрине не было.
– Вот – смотрите, какое… – она зевнула.
Виктор Сергеевич отставил в сторону две бутылки "Ярпива Элитного" и протянул сотню.
– Ой, – сказала продавщица. – Где вы такие деньги берете-то…
Она несколько минут копалась в кассе, перекладывая мелочь, бормоча и прикидывая что-то в уме. В конце концов насыпала Кутепову огромную кучу сдачи, он сунул её в карман, поклонился, произнёс: "Спасибо", и мы вышли на улицу – конечно, взяв бутылки!
Зайдя за магазинчик и разместив пиво на деревянной колоде, валявшейся рядом, мы в очередной раз вылили из себя отработанное топливо, затем Виктор Сергеевич вытер свои руки мятым платком, сорвал с горлышек пробки, и всё продолжилось.
– Вот, – сказал он, когда мы вышли на дорогу и зашагали в сторону райцентра, – "Ярпиво Элитное". Пять целых восемь десятых градуса. Все остальные сортиры… то есть, сорта, "Ярпива", немного водянисты. А это довольно крепкое – в него сахар добавляют – поэтому вполне неплохо. У меня, знаете, одно время было чувство вины за то, что я пою, поэтому я ограничивал себя шестью градусами. В конце концов пришлось всё время вот эту штуковину пить.
Он отхлебнул немного, чтобы смочить горло.
– Как хорошо, что я с вами познакомился, Коля… Я вот вам жизнь свою рассказал и что-то в мозгу прохудилось… прояснилось, я хотел сказать. Действительно, зря я бросил петь. Ни к чему это. А когда оказываешься в таком месте, как это, где лесок вокруг и ни души, так и хочется эту… тишину порвать на кусочки.
– А я вот это… – сказал я. – Я всё вас спросить хотел. Только забыл, что… А! Вот вы почему-то все песни поёте одинаковые… То есть, не то… Почему всё время старые песни поёте? Вот что я хотел узнааать…
Он в очередной раз поймал меня в падении, видимо, спасая пиво.
– Ну так ведь больше и петь нечего. Упёртые… то есть, оперные арии я не люблю. А в старых песнях есть где голосу развернуться. И потом, на переправе коней не упоминают. Привык я к тем песням.
– Неужели в теперешних ничего для себя не найдёте? – удивился я.
– Да сейчас все больше не песни, а комбинации… то есть, композиции, я хотел сказать. Их пишут для людей, у которых голоса нет. Нет, ну иногда я и их пою для разнообразия. Мелодии-то привязчивые:
Кукла ваша – стала наша.
Вот такая вот параша…
Я нечаянно. Не хотел наехать. В принципе, нормальная песня в своей посевной категории. Хотя вообще, много и дурацких песен. А иногда просто танцевальные, без смысла особого. Из цикла "Крыша моя, я по тебе скучаю…"
– Ну а иностранные песни не поёте?
– Да нет, как-то не ложится на душу. Русский я слишком… Хотя тоже иногда привяжутся какие-нибудь Бредни Спирс:
I was burnt to make you happy
или
Fuck me baby one more time…
– Ой, – сказал я, – вы так точно её голос изобразили. Вам бы пародистом работать… с вашими способностями. Мне даже
