— Может быть, вам следует подумать о том, чтобы поступить в университет, — с симпатией глядя на меня, сказала заведующая. — Когда у вас будут диплом и рекомендации, мы с удовольствием вас возьмем.
Выйдя из школы, я под палящим солнцем побрела в Ботанический сад, где и просидела до сумерек.
Что делать? Что же мне делать?
Я помогала по дому: готовила еду и убирала. Миссис Шамиэль была очень благодарна. У нее самой не хватает на это времени, говорила она. В пекарне сменился хозяин, и дела пошли гораздо лучше. Я подметала пол, натирала мебель. Стирала и гладила белье. Таким образом я старалась оправдать свое содержание. Это было лучше, чем ничего не делать; это было лучше, чем сидеть и размышлять о своей жизни.
Вильям приходил с работы в обычное время. Он не говорил ни о Марве, ни о Родригесах, но я знала, что они должны вернуться со дня на день. При виде меня Вильям всегда радовался. Он говорил:
— Когда ты здесь, каждый день — как Рождество.
Соломон большую часть времени проводил вне дома. Но и бывая дома, он ни минуты не сидел на месте. Насколько я поняла, он пытался купить судно и наладить паромную переправу между Тринидадом и Венесуэлой. Он искал спонсора. Но Вильям сказал, что любой здравомыслящий человек моментально поймет, что от Соломона нельзя ждать ничего хорошего.
— В Венесуэле очень много наркотиков, надеюсь, он в это не впутается.
По-видимому, миссис Шамиэль поговорила с Соломоном, потому что он никогда не задавал мне никаких вопросов, правда, иногда я ловила на себе его взгляд, как бы говорящий: «Ага, вот ты и дошла до ручки».
Шли дни, один за другим. И снова шли дни.
Как-то вечером Вильям спросил, не хочу ли я куда-нибудь сходить.
— Я могу повести тебя в «Черную шляпу», — сказал он. — Мы там пообедаем. Тебя это немного развлечет.
Мне не очень хотелось куда-то идти, но еще меньше хотелось сидеть дома.
В тот вечер миссис Шамиэль должна была работать допоздна. На прошлой неделе в нашем районе, как раз напротив холма, нашли труп молодой женщины. У нее было перерезано горло. Соломон сказал, что знает, кто это сделал.
— Отец ребенка. Говорят, она спала с кем-то еще, и он ревновал.
Такого рода убийства нередко случались в Лавентиле.
Я не стала утруждать себя тем, чтобы наряжаться: надела юбку и блузку, которые носила уже несколько дней, и кожаные босоножки. Вильям сказал, что я прекрасно выгляжу.
Пока мы шли по Вудбруку, он говорил о фильме, который должен был выйти на следующей неделе. Это был вестерн с Джоном Уэйном в главной роли. Это отличный актер, сказал Вильям. Я слушала его вполуха, мои мысли витали где-то далеко. Я наблюдала за окружающими — такими же молодыми людьми, как я. Только они казались счастливее, как будто жили полной жизнью, а не продирались по ней ползком, как я.
«Черная шляпа» располагалась на пересечении двух улиц. Внутри было почти темно. Неяркие лампы низко свисали над деревянными столиками. Был здесь и полукруглый бар. Пока что посетителей было немного, но я знала, что это ненадолго. Ресторанчик пользовался большой популярностью. Вильям сказал, что здесь хорошо кормят, но что нельзя заранее заказать столик, нужно просто положиться на удачу и прийти.
— Надеюсь, ты не возражаешь, — сказал он. — Иногда можно и рискнуть.
— В самом деле?
Он улыбнулся, как будто я удачно пошутила. Потом спросил, не хочу ли я выпить пива.
— Да, — ответила я. — Почему бы и нет? Надо же когда-то попробовать.
Вскоре мы уже сидели за столиком у окна, а зал постепенно заполнялся. Вильям закурил.
— Иногда хочется под холодное пиво выкурить сигаретку, — сказал он. Его открытое лицо сияло, глаза блестели. У пива был приятный прохладно-горьковатый освежающий вкус; мне понравилось, и скоро я почувствовала, что оно слегка ударило мне в голову. Вильям спросил, хочу ли я еще, и я ответила: да! Потом кто-то опустил монету в музыкальный ящик, и заиграли «Матильду».
— Отличная песня. — Вильям неуверенно посмотрел на меня, но потом встал. — Потанцуем, Селия? — И он протянул мне руку.
— Почему бы и нет, — согласилась я.
Он заботливо помог мне встать и повел на маленькую площадку для танцев. Заняв место в центре, мы начали танцевать твист: изгибались, крутились, приседали почти до пола и снова выпрямлялись. У Вильяма здорово получалось. Из граммофона раздавалось: «Ма-тиль-да, Ма-тиль-да, Матильда прихватила мои деньги, Матильда уже в Венесуэле!» Вильям ловко крутанул меня, потом низко опустил, снова поднял, закружил… Медленно, быстро, еще быстрее, потом опять медленно. Держа меня за руки, он то привлекал меня к себе, то отпускал, к себе — от себя, к себе — от себя. Потом его руки легли мне на талию, мои были у него на плечах, и наши тела оказались прижатыми друг к другу, как страницы в книге. И тут толпа восторженно заревела, засвистела, и кто-то пропел: «Пам-па-ла-лам! Пам-па-ла-лам!»
Принесли бифштексы, жареную картошку и овощи — целые горы еды, и все это томилось под крышками на огромных тарелках с огромными ложками, и источало пар и издавало насыщенный аромат лука, перца и оливкового масла. Я съела столько, сколько смогла — по правде говоря, не очень много. Вильям спросил, понравилась ли мне еда, и я ответила, да, очень. Но потом меня вдруг затошнило, и я пошла в туалет, где меня вырвало. Немного подождав, я вернулась к столу.
— Прошу прощения, — сказала я, — это, наверно, от пива.
Вильям сказал, может, нам лучше пойти домой. Я с радостью вышла на свежий ночной воздух.
Но на следующее утро я снова плохо себя почувствовала. Соломон только что вернулся домой после ночной гулянки. Столкнувшись с ним в кухне, я ощутила запах рома и сигарет, и меня тут же захлестнул приступ тошноты. Соломон вслед за мной вышел во двор.
— Что это с тобой? Стоит тебе поселиться в этом доме, как ты заболеваешь?
Я вернулась в свою комнату, легла и закрыла глаза. На следующий день все повторилось.
Такие приступы — то утром, то днем — повторялись в течение недели, и я уже понимала, что это не вирус. И по тому, как отвердели мои груди, и по новому ощущению внизу живота, я знала, что эта болезнь не пройдет, пока я не обращусь к особому доктору, вроде миссис Джеремайя, которая даст мне специального зелья; или пока кто-нибудь не насадит на проволоку мешочек с цыплячьей печенкой и анисом и не засунет мне в матку. У меня в голове крутились слова тети Тасси: «Куда тебе сейчас иметь ребенка, когда ты сама еще ребенок». Только я больше не была ребенком. Мне было уже девятнадцать лет.
В тот же вечер я спросила Вильяма:
— Они уже вернулись?
— Да, Селия. — И очень осторожно и неуверенно, как будто не знал, стоит ли это говорить, добавил: — Миссис Родригес стала такой огромной и круглой.
Миссис Шамиэль бросила на меня быстрый взгляд; я притворилась, что ничего не заметила.
29
У подножия холма я села на трамвай. Я выбрала место поближе к двери, чтобы иметь возможность захватывать побольше свежего воздуха. В стекле отражалось мое похудевшее лицо. Все эти дни я заставляла себя есть, чтобы миссис Шамиэль ничего не заподозрила, хотя мысль о любой еде, за исключением сухариков, вызывала дурноту.
По мере того как мы приближались к центру, в трамвае становилось все теснее. Вошли какие-то дети, одетые королями и королевами, в ярких мантиях и со сверкающими коронами. Они громко и возбужденно болтали. Я совсем забыла, что был первый день карнавала. В Порт-оф-Спейн будет очень людно. Не доехав до своей остановки, я вышла и пошла по боковым улочкам Вудбрука. Но и здесь то и дело попадались люди в карнавальных костюмах. Некоторые были одеты матросами — в широких синих штанах, полосатых рубахах и белых беретах. Видимо, они разыскивали свои оркестры: тысячи людей будут сегодня танцевать на улицах.
— Привет, малышка! — окликнул один из них и, достав из кармана пригоршню пудры, обсыпал меня. — Ты идешь не в ту сторону!
Откуда-то уже неслась музыка, где-то громко били в барабан. Завернув за угол, я увидела человека на ходулях, одетого грабителем, в широкополой шляпе и черной маске. Он наставил на меня пистолет:
— Эй, девчонка, деньги на бочку! — закричал он. Я попробовала проскользнуть мимо, прижавшись к стене, но он, как гигантский паук, растопырил руки и перегородил мне дорогу.
— Я утопил свою бабушку в ложке воды! Я ворую младенцев и украшаю свой дом их скальпами. За ужином я пожираю их мозги. Гони деньги, или я отстрелю тебе уши! — Он расхохотался, как будто услышал лучшую в мире шутку, и дал мне пройти.
Дверь хирургического кабинета подпирал большой кусок коралла. Внутри я увидела очередь из нескольких человек. Регистраторша встретила меня довольно приветливо.
— Да, — сказала она. — Доктор Родригес — единственный врач, который сегодня работает. Он только что вернулся из отпуска.
