Нетаев молчал. Он сжимал в руках штурвал и думал…
Шторм разгулялся.
Даже «Георгию Седову» тяжело приходилось от качки. Радиста едва не смыло за борт, когда он бежал к капитану с радиограммой. Радист схватился за реллинги и с трудом удержался на палубе. Полузадохнувшийся, он распахнул дверь капитанской каюты… вода стекала с его щегольского кителя.
Капитан прочел радиограмму.
– Погода нелетная, – с горьким раздражением сказал он и, одевшись, поднялся на мостик.
Часами он простаивал здесь, обводя биноклем горизонт, но горизонт этот был так близок, что и в бинокле не было нужды.
Туман и ветер, ветер и туман – так бывает только в Арктике.
Палуба уходила из-под ног. Ветер срывал с волн пенные гребни и поднимал их высоко в воздух. Брызги обрушивались даже на капитанский мостик.
Капитан прочесывал море зигзагами. Корабль, разворачиваясь на новый галс, попадал под удар волны в борт и зачерпывал воду палубой. Прежде капитан избегал этого, боялся, что катер и кунгас сорвутся в воду… Теперь капитану было все равно. Катера и кунгаса на пароходе не было. Волны легко перекатывались через незагроможденную палубу.
– Летит! Летит! – послышался крик.
Капитан резко повернулся. Под низким небом летел самолет.
– Все-таки прилетел! Прилетел Баранов! Ведь это же Баранов! – обрадованно заговорил капитан, и глаза его замигали. Он вынул платок, верно для того, чтобы вытереть забрызганное лицо.
Летающая лодка сделала круг над кораблем. Моряки старались разглядеть в окнах кабины лица летчиков, но их не было видно. Самолет стал удаляться от корабля, почти касаясь волн. Не успев превратиться в черточку на горизонте, он исчез.
Еще два раза увидели моряки этот самолет, зигзагами летавший над морем, и наконец… получили радиограмму. «Катер в море зюйд-зюйд-вест от вас».
– Право на борт! Живее! – закричал капитан, размахивая сразу вымокшей бумажкой.
«Георгий Седов» стал разворачиваться, снова зачерпнул бортом, но теперь этого никто не заметил.
И через час с корабля увидели катерок. Маленькая точка то появлялась, то исчезала в тумане.
– Против волны держатся! Должно быть, направили дизель, – сказал капитан, глядя в бинокль.
С катера заметили пароход. «Петушок» теперь сам шел к нему, смелый боевой конек, с удалью взлетавший на гребни волн.
– Ай, молодцы! Ну и молодцы! – восхищался счастливый Борис Ефимович. – Герои, чем не герои? – твердил он.
Через двадцать минут моряки обнимали смельчаков, спасших себя и судно.
– Сколько баллонов утопили! – сокрушался Денисюк. – Теперь по малой программе весь год работать придется. А я пойду до каюты, отлежусь. Что? Не поморскому? Так я ж сухопутный, а море-то ваше…
– Вы его не слушайте, – заметил старший механик Карташов, – он, Денисюк, и есть настоящий моряк.
В кают-компании для встречи голодавших столько времени героев был накрыт праздничный стол, но герои еле добрались до своих кают и заснули непробудным сном.
Мы с капитаном зашли в кают-компанию. Буфетчица Катя, боясь, чтобы тарелки не разбились при качке, собирала их со стола.
– Вспоминается мне случай, – сказал капитан, – когда замечательный новогодний стол остался нетронутым… Было это на Большой Земле.
Нетронутый стол
Раздвинутый обеденный стол с приставленным к нему письменным был покрыт двумя белоснежными скатертями. Центральная его часть была уставлена блюдами с залитым сметаной салатом из крабов, открытыми банками сардин и шпрот, тарелками с артистически нарезанными тонкими кусочками колбасы копченой и колбасы вареной многих сортов и сочными, отрезанными от окорока, красовавшегося в конце стола, розовыми кусками ветчины с влажными белыми каемками. Тут же стояло блюдо с ломтиками нежной лососины, которая тает на губах, вазочки с черной блестящей икрой и огромные вазы с розовыми яблоками, тяжелыми грушами и гроздьями столь редкого для Арктики винограда.
Надо всем этим, как немые стражи, высились бутылки, пузатые и граненые графины, в которых отражались сотни электрических лампочек, и заманчивые своими ярлыками бутылочки, окруженные отрядами пустых прозрачных бокалов, готовых к бою рюмок на тонких ножках и рюмочек-наперстков, всегда обиженных из-за обычного забвения, в котором они пребывают за большим столом.
У стола хлопотала хозяйка дома, молодая еще женщина с красивым профилем, узлом темных волос на затылке, в форме капитана медицинской службы. Она украшала стол большой вазой с живыми цветами – хризантемами нежнейшего фиолетового оттенка. Живые цветы за Полярным кругом под Новый год! Пусть наступающий год будет так же радостен и красив, как эти цветы.
Елена Александровна с благодарностью посмотрела на отца. Это он привез цветы и фрукты, прилетев сегодня утром на самолете из Москвы. Порывисто обняв на аэродроме дочь, он сказал своим привычным властным, отрывистым голосом:
– Чуть до самого министра дело не дошло. Но добился! До лета у тебя буду жить. От всех нагрузок освободился. Тишина нужна… заполярная!
Загорова знала, что отец рассчитывал закончить здесь свой капитальный труд, итог многолетней работы в области уха, горла, носа, виднейшим специалистом которой был профессор Александр Аркадьевич Полянов.
Александр Аркадьевич расхаживал по квартире дочери, щурился на заманчивые блюда и бутылки и потирал руки. Был он невысок, суховат, с почти седыми волосами и пшеничного цвета подстриженными усами.
Майор Загоров, командир эскадрильи военно-морской авиации, в знак взаимного понимания обменялся с тестем многозначительным взглядом.
В передней раздался звонок, и хозяин пошел встречать гостей. Вернулся он вместе с контр-адмиралом Фроловым и познакомил его с профессором.
Из передней доносились голоса. Там раздевались прибывшие с корабля офицеры. Их жены приехали раньше и приводили себя в порядок в комнате Елены Александровны.
– Опять у нас будет мало дам, – сокрушалась Загорова. Она, улыбаясь, смотрела на плотного, коренастого адмирала.
– Мы уж постараемся, чтобы вам никто здесь не мешал, – говорил контр-адмирал профессору. – Да и вообще у нас тихо. Порой даже скучновато.
– Скуки не знаю. Вот уж чего не знаю, так не знаю, – быстро и отрывисто сказал Александр Аркадьевич. – А разве вам приходится скучать, товарищ контр-адмирал?
Контр-адмирал улыбнулся уголками губ. У него было умное широкое лицо, покрытое оспинками.
– Если сказать вам по правде… то не приходится.
– Скука – это неумение приложить свои силы. Если бы я попал на необитаемый остров, то огорчался бы только от отсутствия пациентов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
