повсюду обнаружили одни и те же грехи. Тогда папа созвал собор во Франции, во Вьене[270], и все отцы церкви пришли к выводу, что орден надо распустить, а имущество отобрать. Короли повсюду ревностно взялись за дело, и повсюду, едва ли не в один день, орден лишился своих богатств, а храмовников почти всех перебили. Таким образом, этот богатый и могущественный орден едва ли не за один день был стерт с лица земли. Об этом я читал несколько книг. В некоторых написано, что с храмовниками поступили справедливо; другие считают, что не нужно было так жестоко с ними поступать, не нужно было смешивать ни в чем не повинных рыцарей с грешниками, и думают, что так много врагов у них оказалось из-за их богатства. Что говорить, плохо ли, хорошо ли, но память о них осталась только в книгах. Даже в Венгрии можно увидеть разрушенные храмы, которые когда-то принадлежали им. Но я не знаю, почему венгры называют их красными монахами, потому как они монахами не были и одежда у них не была красной: это был военный орден. Но — пускай себе, мне не важно, как их называют. Словом, я послушался вас и изложил кратко их историю, как вы мне велели, а большего, милая, вы не можете от меня желать. Но вот что я хотел бы знать: были ли у них места обитания в Эрдее? Я думаю, не было. Больше я писать об этом не буду, потому как надоело. Напишу только, что здесь сегодня случилось землетрясение; будь я словаком, я бы сказал, что земля встряхнулась. Милая кузина, доброй ночи, и, как поется в песне, ежели ты любишь меня, то я люблю очень тебя.
72
Родошто, 12 aprilis 1726.
Милая кузина, писать мне нечего, и ежели я пишу, то для того лишь, чтобы показать вам: я написал бы, ежели было бы что, и чтобы вы не называли меня ленивым. Вчера получил я ваше письмо, полное благодарностей и похвал; хорошо, что вы не хвалите меня в глаза, потому как я бы упал в обморок от смущения. Вот уж не думал, что вы так будете благодарить меня за красных монахов; но это хорошо: в другой раз буду писать смелее, а немного смелости освежит мой разум.
У древних римлян военачальника, который проиграл битву, не только не покрывали позором, но даже хвалили и утешали, давая ему возможность отомстить неприятелю. Потому как не может же быть такого, чтобы человек всегда выходил победителем и всегда говорил только умные слова; каждому человеку полезно испытать и поражение. Какие великие поражения бывали у самых великих императоров! Император Феодосий Великий[271] за какое-то пустяшное дело велел казнить в Фессалониках две или три тысячи человек. Конечно, он об этом сожалел после, но мертвые от этого не воскресли. Что говорить, одно удовольствие — видеть, как этот великий император раскаивался в содеянном. Когда он собрался пойти в церковь на богослужение, святой Амвросий, архиепископ Медиоланский[272], остановил его в дверях церкви и не пустил внутрь, сказав: на твоих руках еще не высохла кровь невинных, а ты хочешь идти к святому причастию. Ежели ты следовал царю Давиду в грехах, то следуй ему и в раскаянии. Император, погрузившись в скорбь, пал на ступени храма и попросил архиепископа назначить ему пенитенцию, и тот на шесть месяцев отлучил его от церкви. И это — прекрасный пример, как для епископа, так и для императора.
А император Константин Великий — не казнил ли он своего сына за то, что того безосновательно обвинили, будто он любит свою мачеху; император лишь тогда узнал о безвинности сына, когда поправить дело было уже нельзя. Но в этом ему не захотел следовать царь Селевк; да и другие отцы, наверно, не стали бы следовать. Потому как у этого старика царя была очень красивая жена, и он ее очень любил. И был у него сын от предыдущей жены, которую он любил даже после ее смерти. Сын его, впав в любовь к своей мачехе и понимая греховность своей любви и препятствия, которые перед ним стоят, долгое время не позволял своему чувству выйти наружу. Но со временем любовь победила, и он занедужил. Доктора не могли понять причину его недуга, но один из них, долго занимаясь его болезнью, установил, что причина — в любви. Но не зная, в кого тот влюблен, стал выспрашивать молодого царевича, однако тот хранил тайну в сердце, и болезнь его только усугублялась. Доктор же, наблюдая за юношей, когда разные женщины и девицы приходили его навестить, долго не мог ничего заметить. Ему не оставалось ничего другого, кроме как заподозрить царицу, о которой он сначала и думать не хотел. По обычаю, царь пришел проведать сына вместе с царицей; доктор тоже был у постели больного и сосредоточил все свое внимание, чтобы заметить что-нибудь. Как только царица вошла к больному, того стало бросать то в жар, то в холод, он то желтел, то белел. Доктор, видя это, уверился, что юноша любит царицу. Но, чтобы убедиться в этом, он подождал, пока царица пришла навестить пасынка три или четыре раза, — и каждый раз с больным происходили такие же изменения. Тогда врач сказал юноше, что он знает причину его болезни, и попросил больше не скрывать, что он любит царицу. Юноша испугался, услышав это, но доктор пообещал ему, что поможет ему всем, чем можно. Юноша соглашается, хотя ни на что не надеется. Доктор идет к царю и говорит, чтобы тот попрощался с сыном, потому как любовь скоро убьет его, а любовь его такова, что царь ничем ему не поможет. Царь, опечаленный, говорит доктору: ступай, скажи моему сыну, кого бы он ни любил, я все для него сделаю, лишь он был жив. Доктор на это говорит: а ежели он любит царицу? Царь, очень любя сына, отвечает: ежели он любит царицу, я отдам ее ему, пусть только не умирает. Доктор бегом возвращается к юноше и рассказывает ему о разговоре с царем. Юноша встает с постели, радостный, и падает к ногам отца. Зовут царицу, и царь ей говорит, отчего болен его сын, и просит ее спасти жизнь пасынку, то есть он позволяет ей пойти к нему. Царица недолго отказывалась, и на другой день царь отдал сыну и жену, и царство[273]. Это очень редкий
