Поколебавшись, она кивнула и покинула комнату. Когда дверь захлопнулась, девушка услышала голос брата:
— Глупец! Как вы не понимаете, что ее нельзя провоцировать подобным образом? Тори никогда не подпишет эти бумаги, если вы будете заставлять ее…
Хоть у Диего хватило ума сообразить, что ее не так-то легко запугать. Возможно, он станет ее союзником в борьбе с дядей. Больше ей не на кого опереться. От матери проку мало.
Мама. Как ни странно, казалось, что Палома окрепла за неделю, прошедшую после смерти отца. Теперь она чаще выходила в тенистое патио, sala grande и к обеденному столу. Похоже, смерть мужа стала для нее освобождением. Возле матери Тори чувствовала себя немного скованно. Впрочем, между ними никогда не было большой близости.
Донья Палома грелась на веранде в теплых лучах солнечного света. Ее темные волосы были собраны на макушке и закреплены испанскими гребнями, которые блестели на солнце. Женщина посмотрела на подошедшую Тори. Легкая улыбка мелькнула на лице Паломы.
— Пожалуйста, сядь. — Она махнула рукой, указывая на кресло. — Славный день.
Слегка оторопев, Тори села напротив матери. Девушка испытывала смущение и неуверенность. На лице Паломы не было скорби и даже печали. Тори возмутило ее равнодушие. Возможно, отец был не лучшим мужем, но дочь когда-то любила его. Она будет тосковать по тому отцу, а не по бездушному диктатору, которым он стал в последнее время.
— Ты пришла ко мне по какой-то причине, — произнесла Палома после нескольких мгновений молчания. — Чего ты хочешь?
Беседы с матерью были такими редкими, что Тори растерянно выпалила:
— Я хочу покинуть Монтерей. Хочу вернуться в Бостон, но дон Себастьян говорит, что я должна выйти за Рафаэля.
Брови Паломы слегка поднялись.
— Ты ожидала, что смерть отца что-то изменит? Мужчинам нет дела до наших желаний. От нас ждут бездумной покорности.
Она говорила спокойно, но Тори заметила в ее тоне горечь. Подавшись вперед, девушка пристально посмотрела на мать.
— Но мы не обязаны всегда подчиняться, как глупые овцы, верно?
Улыбка промелькнула на лице Паломы.
— Ответ зависит от того, кому задают этот вопрос.
— Я спрашиваю тебя. Ты считаешь, что с женщинами следует обращаться как с рабами, выдавать их замуж насильно, считать дерзкими детьми, если они смеют возражать?
— Ты спрашиваешь не у того человека, — сказала Палома после долгого молчания. — Я поступала, как мне приказывали, и не сопротивлялась. Я вела себя в соответствии с тем, как меня воспитали, была кроткой и покорной.
— Да, и в течение двадцати лет пряталась в темной комнате, потому что ненавидела такую жизнь, — заявила Тори. — Неужели тебе никогда не хотелось сказать «нет»?
Впервые за все время мать посмотрела на нее так, словно действительно видела свою дочь. Палома глядела на Тори целую минуту, потом моргнула; в больших темных глазах женщины заблестела пелена непролитых слез.
— Не было такого дня, когда я не сожалела о том, что мне не хватило смелости сказать нет, — произнесла она, наконец, почти шепотом, — и убежать с моим Роберто, вместо того…
Она остановилась, посмотрела в сторону, погрузилась в молчание. Тори внезапно поняла, как тяжело жилось матери. Как страшно любить одного человека и выйти замуж за другого, вспоминать долгие годы одиночества и сознавать, что надеяться не на что. Неудивительно, что Палома предпочла спрятаться от реальной жизни.
Но Тори такой выбор не устраивал. Возможно, ее мать не нашла в себе необходимого мужества, но у Тори его будет достаточно. Она ощущала свою решимость и упорство; они не позволят ей покорно подчиниться чужим требованиям.
Подавшись вперед, она снова завладела вниманием матери.
— У меня тоже есть мой Роберто. В Бостоне. Его зовут Питер Гидеон, я помолвлена с ним.
Палома медленно кивнула.
— Я предупреждала твоего отца, что ты не тот слабый ребенок, которым была я, но он не пожелал прислушаться к моим словам. Я сказала, что это отвратительно, но он был настроен решительно. Понимаешь, он считал, что договоренность с доном Луисом важнее всего остального…
Тори уставилась на мать. До девушки донеслось эхо слов, звучавших в саду. «Это отвратительно… ты думаешь только о себе… Возможно, моя жизнь закончена, но ее — нет…»
— Так это была ты, да? — Когда мать удивленно подняла брови, Тори объяснила: — Несколько недель назад в саду, за моей калиткой. Я слышала, как ты спорила с папой. Я не узнала твой голос, он был таким…
— Твердым? — Палома горестно улыбнулась. — Да, я редко проявляю непокорность. Несколько лет назад я поняла, что это — бесполезное и утомительное занятие.
— Я так не считаю.
Палома пристально посмотрела на дочь и улыбнулась. Она подняла руку, словно собираясь погладить лицо Тори, но уронила ее на колени. Отвела взгляд, немного нахмурилась, потом снова повернулась к дочери с неожиданной решимостью во взгляде.
— Я должна сказать тебе кое-что. В нескольких банках хранятся деньги, положенные на твое имя и на имя Диего. Таким образом, отец прятал доходы, полученные от продажи оружия другим странам.
— Оружия? От продажи оружия… Полагаю, кто-то должен этим заниматься, производить боеприпасы и…
— Нет, нет, Виктория, все не так, как ты думаешь. Это оружие, инструменты уничтожения, продается любой банде наемников, у которой есть деньги. Речь идет не о законных сделках с иностранными государствами. Знаешь, что это означает? О, я вижу по твоему лицу, что ты знаешь. Да, если группа преступников предлагала деньги за ружья, револьверы, патроны — даже пушки и снаряды, — твой отец продавал их по высокой цене. — Палома откинулась на спинку кресла, на мгновение закрыла рукой глаза, потом снова посмотрела на Тори. — Ты молчишь. Это тебя расстроило или ты тоже считаешь это допустимым способом обогащения?
Внезапно Тори стало холодно, она вздрогнула и обхватила себя руками.
— Нет. Я считаю это гадким. Все деньги, которые он присылал на мое содержание и обучение… Теперь я знаю, почему дядя Симес не желал говорить с папой о его бизнесе. Он никогда не говорил мне об этом, но я чувствовала, что тут что-то не так. Я считала, что просто… Господи, мне противно даже думать о том, что он занимался такими вещами!
— Да, как и мне. Послушай меня, mi hija[32], я скажу тебе сейчас нечто важное: твой отец припрятал большую сумму, потому что не доверял дону Луису и моему брату. Если Себастьян узнает, он продолжит эту гадкую торговлю, продажу смерти невинным людям. Нельзя допустить, чтобы он забрал эти деньги, ты меня понимаешь?
— Но что я могу сделать?
