с нижней ветки, — что овцы не лазают по деревьям.
— Вечный позор нам, — продолжил король Ольстера.
— Если те овцы научатся лазать, нам точно конец, — проговорил человек снизу.
— Я спущусь и сражусь с овцами, — сказал Фиахна. Однако все остальные не пустили его.
— Неправильно это, — сказали они, — чтоб ты воевал с овцами.
— Кто-то же должен с ними сразиться, — молвил Фиахна Финн, — но никто из моих людей не должен больше погибнуть, пока сам я воюю, ибо если судьба мне сгинуть — так тому и быть, не избегу, а если судьба сгинуть овцам — пусть: нет человека, способного обойти свой рок — нет и такой овцы.
— Слава богам! — сказал воин, сидевший повыше.
— Воистину! — отозвался тот, кто сидел еще выше, и остальные воины пожелали владыке удачи.
И принялся он спускаться с дерева скрепя сердце, но, когда висел уже на нижней ветке и собрался спрыгнуть, заметил, что идет к ним высокий воин. Король подтянулся на своей ветке и сел, свесив ноги, — поглядеть, что предпримет тот воин.
Чужак оказался очень высоким, одетым в зеленый плащ с серебряной пряжкой на плече. На волосах у него виднелся золотой обруч, на ступнях — золотые сандалии, и над судьбиной людей Ирландии смеялся он от души.
Глава седьмая
— Некрасиво с твоей стороны смеяться над нами, — сказал Фиахна Финн.
— Ну как же не посмеяться над королем, что вцепился в ветку, а его армия угнездилась вокруг, словно куры? — спросил чужак.
— Тем не менее, — отозвался король, — с твоей стороны было б учтиво не хохотать над несчастьем.
— Мы смеемся, покуда способны, — заметил чужак, — и благодарим за возможность.
— Влезай на дерево, — сказал Фиахна, — ибо, сдается мне, ты воспитанный человек, а сюда, как я вижу, бросились ядовитые овцы. Я предпочту защитить тебя, — продолжил он, — чем смотреть, как тебя убивают, ибо, — договорил он печально, — сейчас слезу сражаться с овцами.
— Меня не тронут, — сказал чужак.
— Кто ты? — спросил король.
— Я Мананнан, сын Лира.
Фиахна понял, что этого человека нельзя уязвить.
— Что ты мне дашь, если я спасу тебя от овец? — спросил Мананнан.
— Дам все, что попросишь, если найдется у меня это.
— Прошу право на твою корону и на твои владения — на один день.
У Фиахны перехватило дух от такого запроса, и не сразу взял себя в руки, затем ответил он мирно:
— Ни единому человеку Ирландии не дам я погибнуть, если могу спасти. Все, что есть у них, отдают они мне, и все, что есть у меня, отдаю им, и если должен отдать и это — отдам, хотя легче расстаться мне с жизнью.
— Договорились, — сказал Мананнан.
Что-то было завернуто у него в складках плаща, развернул он это и показал.
То был пес.
Пусть овцы и были ядовиты, пес — хлеще, ибо даже смотреть на него было страшно. Телом невелик, зато голова громадна, а пасть открывалась, как крышка котла. Не зубы в той пасти, а крючья, клыки и штыри. Жуть берет на такое глядеть — и ужас, если глянуть внутрь, а думать — чистое горе; и из той пасти — или же из широченного, рыхлого носа, что шевелился над нею, — исходил звук, какой не описать никакими людскими словами: не рык, не вой, но то и другое разом.
Не урчание и не хрюк, а оба разом; не скулеж и не стон, а оба разом; тот звук состоял из всех этих звуков, был в нем и писк, и визг, и протяжный храп, и утробное воркование, и шум, похожий на скрип ржавой петли, слышалось в нем и всякое прочее.
— Славьтесь, боги! — проговорил человек, сидевший на ветке над королем.
— За что на сей раз? — спросил король.
— За то, что эта собака не лазает по деревьям, — ответил тот человек.
И человек еще выше простонал:
— Воистину!
— Ничто не устрашает овец пуще собаки, — сказал Мананнан, — и ничто не испугает таких овец пуще этого пса.
Он выпустил зверя на землю.
— Песик, сокровище, — молвил он, — беги убивать овец.
И стоило ему проговорить это, пес обогатил и умножил шум, какой производил до сих пор, — так, что люди Ирландии заткнули пальцами уши и закатили глаза да чуть не попадали с веток от страха и ужаса, какие внушил им тот шум.
Немедля пес принялся выполнять приказанное. Ринулся вперед — поначалу лениво, но, когда ядовитые овцы помчали к нему прыжками, он бросился к ним рывком, и вскоре уже разогнался так, что не разобрать было ничего, одна голова и рывки. Разделался с овцами так: прыжок и удар на каждую, и ни в одном прыжке не промахнулся он, и ни в одном ударе. Ухватившись, он перекручивался, словно на петлях. Начиналось крученье с удара, а кончалось оторванным кусом, и овца испускала дух. Через десять минут все овцы полегли наземь, и один и тот же кус был оторван от каждой овцы, и все овцы были мертвы.
— Теперь можно спускаться, — сказал Мананнан.
— Этот пес не умеет лазать, — предупреждающе молвил тот, кто сидел на ветвях над королем.
— Слава богам! — сказал тот, кто сидел еще выше.
— Воистину! — сказал воин, что сидел еще выше. А человек с соседнего дерева проговорил:
— Не двигайте ни рукой, ни ногой, пока та собака не подавится до смерти на убоине.
Собака, впрочем, не съела нисколько. Подбежала к хозяину, Мананнан взял ее на руки и завернул в плащ.
— Теперь точно можно слезать, — сказал он.
— Лучше б сдох этот пес, — молвил король.
Но спустился с дерева, ибо не желал показаться Мананнану трусом.
— Иди же и срази людей Лохланна, — сказал Мананнан. — Станешь им королем прежде этого вечера.
— Я б не возражал, — сказал король.
— Запросто, — сказал Мананнан.
Сын Лира засим повернулся и ушел в сторону Ирландии — вступить в свои права на один день, а Фиахна продолжил сражаться с лохланнами.
Он победил их до вечера и с той победой стал королем Лохланна и королем саксов и бриттов.
Дал Черной Карге семь дворцов на своих землях и сотню голов всевозможной скотины, которую изловил. Карга осталась довольна.
Затем вернулся в Ирландию, и через некоторое время жена родила ему сына.
Глава восьмая
— Ты ни слова не рассказал про Дув-Лаху, — укорила его Пламенная.
— Доберусь еще до нее, — отозвался Монган.
Показал на чан, и принесли ему вина, отпил он с такой радостью и взахлеб, что люди вокруг подивились его жажде,
