После того как состоялся обмен приветствиями и господа де Моморон и д'Эскандо засвидетельствовали свое почтение мадам де Сегиран, их провели в их покои, где их ждали привезенные ими сундуки и ящики. Содержимое таковых касалось, впрочем, не столько мсье де Моморона, относившегося к своей наружности довольно небрежно, сколько мсье Паламеда д'Эскандо, о своей внешности весьма заботившегося. Мсье Паламед д'Эскандо таскал с собой целый гардероб и целый склад притираний, мазей и духов, не считая нескольких женских платьев, в каковые любил облекаться к великой радости мсье де Моморона, обожавшего такие переодевания, по странному противоречию, в силу которого ему нравилось, когда этот ряженый юноша приобретал видимость презренной для мсье де Моморона породы. Однако в первые дни поведение Паламеда было безупречно. Он усиленно старался ничем не досаждать мсье де Сегирану и был почтительно услужлив с мадам де Сегиран. Он позволил себе разве что чуточку румян на щеках и на губах и, может быть, слишком много колец на выхоленных пальцах, которыми любил гладить мушку, посаженную в уголке рта для того, чтобы придать улыбке больше лукавства и остроты. В остальном же он вел себя прямым дворянином, был учтив, сдержан и скромно уступал слово кавалеру де Моморону. Тот воспользовался этим прежде всего для того, чтобы потребовать некоторых удобств, из коих главнейшим было кресло на колесах, в котором он мог бы кататься по саду, когда устанет ходить с палками, ибо его больная нога не позволяла ему еще много двигаться. Это увечье огорчало его тем более, что он терпеть не мог сидеть в комнатах, где, по его словам, он задыхался, чувствуя себя хорошо только на вольном воздухе, хоть и находил, что кармейранскому воздуху недостает соленого запаха, который вдыхаешь на морском ветру. Однако приходилось им довольствоваться, и можно было видеть, как мсье де Моморон целыми часами, при любой погоде, шагает, хромая, по аллеям или как его по ним катают Али и Гассан, в то время как мсье Паламед д'Эскандо, сидя на низеньком стуле у камина, забавляет мадам де Сегиран своей поразительной ловкостью в рукоделии, каковое, будь-то вязание или вышивание, в большой чести у каторжан, занимающихся им зимой, когда галеры разоружены, и проявляющих в нем подчас немалое искусство.
По правде сказать, мсье Паламед д'Эскандо научился у этих добрых людей не только таким невинным работам; он усвоил от них и многое другое, ибо шиурма состоит из людей всевозможных профессий. Благодаря им мсье Паламед д'Эскандо знал всякого рода хитрости и фокусы; он умел вынуть из чужого кармана часы или кошелек так, чтобы обладатель не заметил, что его грабят; умел открывать двери без помощи ключа, бесшумно взламывать замки, писать чьим угодно почерком, подделывать подписи и исполнять еще кое-какие милые вещи, способные вызвать некоторое смущение и приведшие тех, кто его им научил, туда, где они были, но это не мешало мсье Паламеду д'Эскандо гордиться своими талантами, и он любил хвастать ими перед мадам де Сегиран, которая рассеянно взирала на эти опыты, ибо, пока мсье д'Эскандо в них изощрялся, ее думы были заняты другим и мысли пристально следили за внутренней тревогой.
Образ мсье де Ла Пэжоди занимал в них большое место. Со времени их встречи мадам де Сегиран продолжала видеть в нем того, кто мог положить конец терзавшей ее муке. Он казался ей чем-то вроде спасителя, посланного провидением. Не сам ли Бог поставил его на ее пути, чтобы он избавил ее от греха, показав ей всю малость самых пламенных плотских желаний и все ничтожество того, что от них остается после их свершения? А потому мадам де Сегиран не сомневалась, что Господь, указавший ей в своем милосердии как бы орудие исцеления, пошлет ей случай таковое применить. Как ни была она взволнована внезапным откровением, вызванным в ней присутствием мсье де Ла Пэжоди, она не могла не заметить, какое она на него произвела впечатление, и ей начинало казаться странным, как это такой смелый в любви человек до сих пор ничего не сделал для того, чтобы найти случай ей открыться. Неужели мсье де Ла Пэжоди не способен придумать какую-нибудь хитрость, чтобы с ней встретиться? Неужели он, этот опытный разгадчик женщин, не сумел прочесть в ее глазах их страстного зова к нему? Так откуда же это нежелание на него откликнуться?
Думая так, мадам де Сегиран напрасно обвинила мсье де Ла Пэжоди. С самой их встречи он все время искал способа проникнуть в Кармейран, но, как назло, его ум, всегда такой деятельный и находчивый, ничего на этот раз не мог изобрести. Перебрав в голове тысячу проектов, мсье де Ла Пэжоди ни на одном из них не мог остановиться. Он, обычно такой решительный, колебался и топтался на месте. Стоило ему придумать план, как он тут же убеждался в его неосуществимости, и эти неудачи очень его расстраивали. Мсье де Ла Пэжоди сам себя не узнавал.
Мсье де Ларсфиг, рассказывая мне об этой нерешительности мсье де Ла Пэжоди, давал ей объяснение, которое я должен здесь привести. Не предостерегал ли мсье де Ла Пэжоди тайный инстинкт против угрожавших ему опасностей? Не вспомнилось ли ему странное предсказание ворожеи барона де Ганневаля? Быть может, его смущало какое-нибудь гадание молодой цыганки, ибо известно, что эти девушки искусны в распознавании будущего? Или у Ла Пэжоди было одно из тех предчувствий, которые возникают в нас из темных глубин души? Как бы то ни было, он колебался и метался, постигнутый странной скудостью воображения. Он даже забросил флейту и никуда не выходил из турвовского дома. И мадам де Галлеран-Варад, по-прежнему изыскивавшая всяческие способы ему вредить, распространяла слух, будто темные дела, которым предавался мсье де Ла Пэжоди и которые покорили его дьяволу, начинают сказываться: если мсье де Ла Пэжоди сидит смирно, так это потому, что у него на лбу растут рога, а на ногах козлиные копыта, как часто бывает с теми, кто принимал участие в сатанинских мерзостях шабаша. Дело обстояло так, как мы сказали, и время шло, не приводя к соединению мадам де Сегиран и мсье де Ла Пэжоди, как вдруг устроить это взялся случай. Стоял конец марта, и начались сильные дожди. Несколько дней кряду вода лила потоками, не переставая. Эта непогода очень злила кавалера де Моморона, лишая его излюбленных прогулок и беспокоя его не вполне еще зажившую рану. Принужденный сидеть взаперти и довольно жестоко страдая, мсье де Моморон выказывал отвратительное расположение духа, тем более что мсье Паламед д'Эскандо, по-видимому, отнюдь не разделял его ярости против стихии. Действительно, мсье Паламед д'Эскандо казался совершенно счастлив и ничего не желал, как только проводить долгие часы в обществе мадам де Сегиран. Оно ему так непритворно нравилось, что мсье де Моморон был возмущен. Внимание, уделяемое мсье Паламедом д'Эскандо мадам де Сегиран, он принимал как личное оскорбление. Надо же было, чтобы этот маленький Паламед вздумал разыгрывать влюбленного, ибо он и в самом деле был влюблен, это было слишком ясно видно по тому, как говорил, как краснел и как смущался этот неопытный воздыхатель. Это бросалось в глаза, и мсье де Моморон был вне себя. Стоило запирать Паламеда в этом уединенном замке с несносным господином и богомольной дамой, чтобы в его сердце проснулась столь возмутительная склонность! Не то, чтобы мсье де Моморон боялся, что Паламед чего-нибудь добьется от прекрасной хозяйки, но, как-никак, его питомец привыкал в ее обществе поклоняться тому, что отнюдь не входило в намерения мсье де Моморона. Молодой плут был явно расположен покинуть секту, и ревность мсье де Моморона терзала неистово. А потому юному Паламеду приходилось сносить жестокие упреки и суровые поношения, которым он внимал потупив очи и с ханжеским видом, уверяя, что мадам де Сегиран не внушает ему никаких иных чувств, кроме глубочайшего уважения; но едва мсье де Моморон кончал свои обличения, как ветреный юноша снова пускался строить глазки, томиться и вздыхать, о чем мсье де Моморон, в своей ярости, счел даже нужным сострадательно предупредить своего брата Сегирана. На что мсье де Сегиран, вместо ответа, разразился хохотом.
