За несколько метров до пересечения Сергеев упал на живот и заскользил по водяной пленке, выставив в сторону Ловкого трофейный АК и нажимая на курок. Пули веером рассыпались под стеллажами, рикошетируя от бетона и металлических уголков. Ловкий уже начал было подпрыгивать, но не успел – отскочившая от полки пуля – уже и не пуля вовсе, а просто бесформенный кусок металла – попала ему в колено, под чашечку, и прыжок превратился в падение. В падение неуклюжее, с отчаянными попытками удержаться и не попасть под свинцовую плеть, свистевшую над самым полом. Он рухнул вниз и остаток очереди прошелся по нему сбоку, дробя кости и плющась о жилет, а последняя пуля пробила шею под ухом и вылетела через висок с другой стороны.
Как и задумывал Ловкий, они попали в проход между стеллажами одновременно, но живым уже был только один.
Сергеев выщелкнул пустой магазин, вставил новый и дослал патрон в ствол.
– Мангуст! – позвал он.
Куратор был недалеко от него, но не рядом, на расстоянии. Он по звукам понял, что произошло, не стал спешить, сокращая дистанцию, и теперь игра становилась настоящими «кошками-мышками».
– Мангуст!
– Что, Умка? – отозвался Андрей Алексеевич. – Мы остались вдвоем?
– Угадал, – сказал Сергеев, подходя к убитому. – Теперь только ты и я. Ты рад, Мангуст?
Куратор не ответил. Сергеев знал – тот уже ищет позицию, дающую ему преимущество в бою.
В подсумке Ловкого были два «рожка» и граната. Михаил сунул их в карманы и произнес громко в тревожную, мерцающую полутьму.
– А я рад, Мангуст. Нам давно пришла пора поговорить наедине и выяснить, кому из нас уходить.
Он не ожидал услышать голос Мангуста в ответ, но тот прозвучал, надорванный, хриплый, как крик чайки.
– Ты прав, Умка, – произнес куратор из-за стены дурно пахнущего дождя. – Мы так похожи, что вдвоем нам тесно на этом свете.
И они начали танец.
Сергеев был моложе, но в данной ситуации возраст не играл решающей роли. Соревнование шло не на выносливость, а на опыт и хитрость. А Мангуст – опытнее на пару десятков лет, и его персональное кладбище было гораздо обширнее, чем у Сергеева. Но куратор числился хорошим педагогом, а Сергеев хорошим учеником, и ни один из них не имел явного преимущества. Решить исход поединка могла случайность. Один выстрел. Одна допущенная ошибка.
Михаил крался вдоль штабелей ящиков, расставленных на стеллажах, весь превратившись в слух. В нескольких десятках метров от него так же бесшумно, привидением, скользил Мангуст. К шуму дождевальных машин и вою сирены добавился гул над головой. Облокачиваясь на стойки, Сергеев чувствовал сильную вибрацию. Мангуст использовал тактику боя, предложенную Сергеевым, то и дело меняя уровень передвижения и его темп. Используя одни и те же приемы они оставались недосягаемыми друг для друга. И в том случае, если один из противников не придумает что-то новенькое, ситуация станет по-настоящему патовой.
– Сергеев, – окликнул его Мангуст, когда обоюдное бессилие стало очевидным. – Кадет, есть предложение! Послушаешь?
– Давай…
– Чего тянуть резину, Сергеев. Через час или два я тебя достану…
– Или я тебя.
– Или ты меня, – легко согласился Мангуст. – Но, скорее, я тебя.
– Не мечтай, Мангуст. Лучше сразу застрелись!
Куратор рассмеялся.
– Сам застрелись, Умка… Научил на свою голову. Сколько я раз вытаскивал тебя, Сергеев? Помнишь?
– Да, – отозвался тот и спросил чуть погодя: – Жалеешь?
– Не-а, – ответил куратор весело. – Чего жалеть-то? Работа у меня была такая: вас, дураков, учить да вытаскивать. Я и справлялся, как мог… Честно говоря, не думал, что под конец жизни мои воспитанники будут моими основными противниками.
– Слушай, Мангуст, зачем ты в это все ввязался? Ведь понятно было, что никто тебе спасибо не скажет…
– Во что ввязался, Умка?
– То, что произошло на Украине – твоих рук дело?
Куратор даже не рассмеялся – заухал утробно знакомым «марсианским» смехом.
– Миша, в жизни столько неразгаданных тайн! Знаешь, оказывается кто-то убил Тутанхамона? И до сих пор неизвестно кто! А Кеннеди? Ты знаешь, кто его застрелил? Нет? Но это не я! Честное слово – не я… Кто тебе такую ху…ню сказал? Сашка, что ли?
– А ты его за это убил?
– Я? – деланно удивился Мангуст. – Я Кручинина и пальцем не трогал. Хотя и стоило, за длинный язык.
Он врал, не стараясь придать своим словам даже толики правдоподобия. Врал, издеваясь над собеседником, зная наверняка, что ничего, кроме предположений, у Сергеева в запасе нет.
– Ты из меня делаешь настоящего злодея, – продолжил Андрей Алексеевич. – Этакого демона во плоти. А я не демон. Я солдат, Умка. Знаешь, такой вот честный служака! Вечный сержант, обреченный возиться с недоумками-салагами.
– Ты же хотел стать ферзем?
– Ферзь – фигура жертвенная, – заметил Мангуст резонно. – Любая пешка может стать ферзем при наличии удачи и отсутствии совести. Не очень-то и хотелось. Вернее, хотелось, да не очень!
– Или просто не получилось! Чего тебе не хватило?
– А почему ты решил, что мне чего-то не хватило? – осведомился куратор. – Мне хватило всего. Но я ничего и никогда тебе не скажу. Есть тайны, которые никогда не всплывают наружу. И ни одна самая красивая и обстоятельная гипотеза не сделает их доказанным фактом. Понимаешь?
– Ну конечно, – на это раз иронии в голос подпустил Сергеев. – Тайну ты унесешь с собой в могилу!
– Нет. Тайну унесешь в могилу ты! Хочешь знать правду? Я скажу тебе правду. Но только в тот момент, когда перережу твое горло, Умка! Как тебе такой договор? Годится? Давай выйдем друг к другу! Ты и я, Умка. Больше не осталось никого. Ты и я – без оружия. Голыми руками.
Сергеев молчал.
– Что боишься, кадет? Я ведь старше тебя, почти старик! Что для тебя, супермена, сломать спину какой-то старой вешалке? Давай, Миша, решайся! Не откажи в удовольствии любимому учителю…
– За что ж ты меня так ненавидишь, Андрей Алексеевич?
Мангуст сделал паузу, и Сергеев, почти не напрягая воображения, увидел куратора, привалившегося к стеллажу, мокрого, похожего на ожившую мумию.
– Ты мог бы стать мной, Умка, – проговорил Мангуст из-за стены искусственного дождя. – Ты был талантлив, самолюбив, и все, что тебе надо было сделать для успеха – перестать сомневаться. А ты – сломался.
– Нас предали тогда, в Гаване.
– Плевать. Так было надо. Я тебя не предал. Я выволок тебя и твоего дохлого дружка-кастрата из той заварухи. Я бы каждого из вас выволок на себе. И выволакивал. Когда мог. Что замолчал? Я говорю неправду?
– Ты говоришь правду, – сказал Сергеев.
Больше сказать было нечего.
– И все, что от вас требовалось – оставаться верными. Стране, идее, Конторе, которая была для вас мамой и папой…
– И тебе…
– Да, блядь, и мне! – заорал Мангуст, теряя выдержку. – Мне прежде всего! Потому, что вы – это я! Все, что у меня было, я отдал вам! Вашему выводку! Ни семьи, ни бабы, ни детей! Ничего! Вы и долг! Я пришел к тебе – и что увидел? Абажуры! Кресла! Диваны! Барышня вся из себя такая ломаная, с сигареткой… А у меня вся жизнь – в казарме. Чтобы страна моя шагала железной поступью! Чтобы вы, дети мои, гордились делом, которому служите!
– Нету той страны, – произнес Сергеев негромко.
От ненависти, заполнившей до отказа все огромное помещение склада, ему стало жарко. Он понимал, что это иллюзия, но ничего не мог с собой поделать.
– Нет той страны, Мангуст, – повторил он. – И нас почти не осталось. Кто в джунглях лежит, кто в песках, кто под водой остался. И железной поступью никто уже не ходит…
Мангуст рассмеялся.
– Дурак ты, Умка. Было бы дело, а наследники найдутся. Неужели ты думаешь, что такая система могла исчезнуть бесследно? Затаиться – да! Притвориться мертвой – да. Но не исчезнуть. Страна не испарилась, изменились границы, но, поверь мне, это временно. Пока мы у дел, рекомендую прислушиваться… Это я по поводу поступи, кадет! Не питай иллюзий: зверь никогда не спит, зверь выжидает… Ну, так что? Ты выходишь?
– Выхожу, Андрей Алексеевич, не бойся… – ответил Сергеев и, положив автомат на полку стеллажа, медленно встал.
Глава 8
– Слава богу, – шептала Саманта, покрывая лицо Сергеева мелкими, короткими поцелуями. – Слава богу! Ты живой, Мишенька! Ты живой!
От нее пахло небом, бензином и старой летной кожанкой.
Она появилась в небе внезапно – так появляется ястреб, скользящий над полем в поисках добычи. От базы Вампиров до кибуца было всего ничего – километров тридцать. Это пешком шагать – день перехода, а на мотодельтаплане тридцать минут лету. Сам мотодельтаплан теперь валялся на мерзлой пашне, неподалеку от «хувера», который все еще не ввели под маскировочную сеть. Он был похож на птицу со сломанными крыльями. Или рухнувшего на землю механического Икара.
Саманта выскользнула из привязных ремней почти в тот же момент, как ее ноги коснулись земли, побежала к Сергееву, увязая в снегу, и ребра Сергеева хрустнули в ее объятиях. Дыхание почти остановилось – за то время, что они не виделись, слабее Сэм не стала.
