Коренные причины неприятностей гнездились в Мадриде, и особенно при дворе, где у всех, начиная с матери Альфонсо XIII, по происхождению австриячки, преобладали решительно пронемецкие настроения. Вражда между республиканской Францией и монархической Испанией являлась в действительности лишь современной версией старинного соперничества между Франциском I и Карлом V. Стоило только более либеральным политическим деятелям в Мадриде предпринять шаги, направленные на сглаживание обстановки и облегчение существования для Латекоэра, как их усилия тут же загонялись в угол навязчивой недоброжелательностью некоего всесильного бюрократа в министерстве иностранных дел или министерстве внутренних дел или полковников и генералов, так или иначе ливших воду на мельницу Дорнье и немцев, или тех, кто пустился во все тяжкие и связал свои интересы с «Хэвилэнд» и британцами. Чтобы справляться с этим слаженным оркестром интриганов, Беппо Массими, наконец, пришлось проводить большую часть времени в Мадриде, и его более позднее описание (в его книге «Vent Debout») хитростей, превосходивших венецианские, направленных на одурачивание его врагов, читается как истории из эпохи Ренессанса.
Наиболее благоприятный ветер подул с приходом к власти генерала Примо Риверы в сентябре 1923 года. Человек, которого немецкий философ Германн фон Кейсерлинг однажды описал как «Санчо Панса современной Испании», оказался достаточно практичным, чтобы понять, насколько его страна нуждалась в помощи Франции в ликвидации жестокого восстания Абд-эль-Крима в Рифе, а из своих посещений фронта в течение Первой мировой войны он вынес явное разочарование в Петене, Фоше и боевом порядке их poilus[2]. Но даже он мог быть обойден, и время от времени его усилия сводились к нулю действиями других генералов его хунты, которые не делали никакой тайны из своей германофилии.
Это могло привести к задержкам и каверзам, и приводило, но упрямо и упорно авиалиния Латекоэра боролась и выживала. Один за другим все его ранние конкуренты свалились у обочины. Линия Париж – Лиль, начавшая работу в феврале 1919 года, угасла спустя три недели. Линия Париж – Бордо, как и линия Париж – Лондон, просуществовала всего три месяца (с середины марта до середины июня 1919-го), линия Париж – Страсбург промучилась в течение четырех месяцев, но ее мучения завершились крахом 17 июля 1919 года. К сентябрю 1920 года лишь линия Латекоэра продолжала действовать, гарантируя два почтовых рейса в неделю между Тулузой и Рабатом. Но все же и она находилась на грани провала.
Компания сумела выжить только благодаря выдержанности и упорству Пьера Латекоэра и неаполитанскому хитроумию Беппо де Массими, но, прежде всего, железной руке Дидье Дора, назначенного оперативным управляющим осенью 1920 года. Маленький и коренастый, с покатыми плечами и жилистый, как терьер, он обладал парой бескомпромиссных глаз и темным кустарником, перегораживавшим лицо под носом, подобно изгороди. От своего отца, шофера-механика, работающего на газовую компанию в Париже, он унаследовал немного житейской твердости характера земли Авернь. В пятнадцать лет отосланный в «Эколь д'орложери э де меканик» в Париже, он развил юношеский интерес к астрономии, а также к часовым механизмам, стереометрии, инженерной графике и сопротивлению материалов. Потом началась война с ее гнетущей похоронной чередой ужасов. Он пережил нечеловеческие мучения, преждевременно состарившие его. Он замерзал ночами в сарае, где страх смерти был написан на щетинистых лицах, освещенных мерцающими свечами. Зимние траншеи и ледяные блиндажи, выдолбленные позади парапетов, образовавшихся из замороженных трупов, сражения с врагом в штыковую в обугленных остатках лесов, бесконечные, повторяющиеся, оглушительные бомбардировки Вердуна, прогрызающие землю и превращающие все вокруг в лунный пейзаж, рябой от бесконечных кратеров, – он все это видел и пережил. Однажды на развалинах церкви он натолкнулся на одинокого генерала, приказавшего ему самостоятельно выдвигаться вперед и освободить его плененную бригаду. «Вперед, продолжайте продвигаться вперед, и вы найдете их!» – кричал он как лунатик.
Для Дора в этом эпизоде, казалось, воплотилась вся невменяемость войны.
Эвакуированный в Виши с кусочками шрапнели, застрявшими в голове и пятке, Дора сначала мутным взглядом poilu провожал обильно украшенных медалями авиаторов, чье появление в салонах сопровождалось рябью светящихся глаз и трепыханием женских сердец. Но любопытство взяло верх над предубеждением, и он предпринял следующий шаг, записавшись добровольцем на летную службу. На авиабазе Ла-Шепп, недалеко от Шалон-на-Марне, куда он был послан для выполнения аэрофотосъемки немецких линий обороны для французской тяжелой артиллерии, он встретился с Беппо де Массими, чей лоск и глянец латыни сочетался с необычайными запасами храбрости. Именно Дора заставил бывшего boulevardier[3] работать, собирая и разбирая пулеметы и изучая элементарные навыки воздушного наблюдения. Хотя Массими был на добрых десять лет старше, он поддался воспитанию и сильно привязался к учителю. Война в воздухе, как вскоре обнаружил Дора, оказалась почти столь же смертельно опасной, как и война на земле. Однажды его атаковали пять «фоккерсов», но он привел свой пронизанный пулями самолет назад на базу, и только там, вылезая из кабины, обнаружил, что его наблюдатель убит. В биплане «Бреге-14А» он однажды пролетел над штабом кронпринца, расположенном в замке, и видел, как пятьдесят немецких стрелков повскакали с мест в тщетном усилии атаковать его, разрезающего воздух на высоте в 15 тысяч футов. Позже, во время ночного разведывательного полета, он засек краткую вспышку «Большой Берты» и помог определить местонахождение этого монстра, который уже начал обстреливать Париж. Посланный на бомбардировку немецких понтонных мостов в ходе второй битвы при Марне, он вернулся невредимым после четырех кошмарных дней и оказался единственным оставшимся в живых из шестидесяти четырех пилотов! Расстреляв немецкий самолет, он был атакован пятью вражескими истребителями, превратившими его крылья и фюзеляж в решето. Одна пуля задела его череп, другая раздробила три пальца правой руки. Ослабевший от потери крови, он сумел найти спасение за тучей, затем на ощупь искал путь домой. У него оставалось только сил поднять раненую руку и ухватиться за верх кабины, пытаясь таким образом остановить кровотечение.
Таков был человек, присоединившийся к Латекоэру и Массими в августе 1919-го, ставший спустя год оперативным директором авиалинии. Ему едва исполнилось двадцать девять, но он столько всего испытал за прошедшие шесть лет, что этого хватило бы с избытком на пару человеческих жизней. Этот опыт пригодился ему в ту мрачную осень, когда за три дня его настигли два сообщения: Родье, когда-то пилотировавший самолет с Латекоэром и Массими, исчез в море где-то в районе Перпиньяна, и Гентон, другой ветеран, сгорел заживо во время крушения своего самолета где-то в скалах между Валенсией и Аликанте. Состояние глубочайшего уныния охватило авиалинию. Казалось, что препятствия чересчур уж огромны, а удары – слишком убийственны. «Резонерство сменило храбрость, а скептицизм занял место интеллекта» – так сам Дора описывал обстановку того периода годы спустя в своей поразительно рассудительной автобиографии «В ветре пропеллеров». «Мне с сожалением пришлось уволить кое-кого из коллег, в ценности которых я не сомневался и с кем был связан подлинной дружбой. Но они становились опасными для предприятия. Потеряв свою лояльность и начав распространять разрушительный критический дух, они теперь использовали свой опыт с точностью до наоборот: разъедали энтузиазм других. Некоторые из них развили в себе привычку не появляться на летном поле, как только ветер начинал свистеть за жалюзи отеля «Дю гран балькон», который они превратили в свой штаб».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
