Дилемма непознанного встала перед юношей как никогда остро — свидетельствует ли отсутствие видений и постоянно ухудшающееся состояние о его скорой гибели? Закончит ли он здесь свою жизнь? Неужели он исчезнет с лица этого мира даже не успев оставить и следа в истории? От таких размышлений у парня довольно быстро разболелась голова. Шум жужжащего от возбуждения улья, в который ненадолго превратился их барак, лишь усугублял болезненную барабанную дробь, разбушевавшуюся где-то в области висков юноши.
Снова свернувшись в позе эмбриона на своей койке и прикрыв уши руками, Нил постарался уснуть, надеясь, что крепкий сон избавит его от этой новой напасти. Ослабленный хворью организм не заставил себя долго ждать, и уже через десять минут юноша провалился в глубокий, болезненно долгий сон.
* * *
Шло время, и шло оно по ощущениям парня все быстрее. С каждым пройденным днем все больше времени де Голль проводил без сознания, с трудом ворочаясь на насквозь пропитанных потом простынях. Грибок, оперативно поглотив поверхность руки парня, жадно захватывал грудь и живот. Ежедневные перевязки, как и львиные доли лекарств совершенно не помогали. Слабость охватила все тело Нила, даже привстать с кровати самостоятельно он более не мог.
Очередной объявившейся напастью стал новый постоянный спутник юноши — сильный жар, заставляющий тело парня беспрестанно дрожать, не смотря на то насколько тщательно он укутывался одеялом. Все тело изрядно ломило, а глаза, прикрытые иссушенными жаром веками, как будто жгло огнем. Пытаясь охладить не в меру горячие глазные яблоки, Нил периодически смачивал веки водой из рядом стоявшего кувшина, но процедура надолго не помогала. Жжение возвращалось уже спустя несколько минут.
Ворочаясь в бреду, де Голль уже едва отличал сон от реальности, периодически всхлипывая, когда очередной поток спутавшихся мыслей, воплотившись в образе кого-то из его знакомых обращался к нему прямиком из мира грез. Ему казалось, что мать, причитая о чем-то несуразном часами бродит у его койки. Негромкие голоса давних друзей доносились прямиком из глубин сознания. Необычайно крупная фигура отца, сгорбившись над изголовьем молчаливо всматривалась в полуприкрытые, раскаленные глаза сына.
Вот опять, парень как будто вновь лежит у себя дома в кровати, как в былые времена мучась от испепеляющей горячки в кругу близких. Мать хлопочет где-то поблизости, а отец тихо переговаривается с доктором в соседней комнате. На секунду он даже вновь ощутил во рту вкус той самой горькой микстуры, прямиком из детства. Ничего, несколько дней поваляется, попьет чай с малиной, испробует гадкие снадобья из чемоданчика врачевателя, и все наладится. Иначе и быть не могло.
«Это все потому что ты снова гулял без шапки. Вот же бестолочь», — донесся раздраженный голос матери. Отец негромко поддакнул, заваривая очередную порцию травяной настойки.
— Я одену шапку ма… И про шарф больше не забуду… — куда-то в пустоту прохрипел Нил, бессознательно цепляясь за остатки рассеивающегося образа, сотканного из его воспоминаний. С каждым разом эти видения были все убедительнее, и не нужно быть доктором чтобы понять, что это плохой знак.
Иногда Нилу удавалось выныривать из потока бреда и видений, ненадолго обуздав свои мысли он беспомощно озирался, пытаясь выяснить что за время его беспамятства произошло с товарищами по несчастью. Все койки были заняты, хоть на большинстве из них и красовались новые лица. Эпидемия закономерно прогрессировала, и такой роскоши как пустым местам в бараке больше не было места. Юношу интересовало что случилось с покинувшими изолятор, излечили ли их, или просто освободили места для более перспективных пациентов? К сожалению, у парня не осталось сил чтобы спросить это у кого-нибудь из своих соседей, да и кто ему ответит? Нил с горечью осознал, что сам стал частью тех молчаливых, ни на что не реагирующих пациентов, что испугали его, когда он только прибыл в изолятор. Еще печальнее было осознавать другое — это значило что скоро придет его время. Осталось ждать недолго.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Очнувшись в очередной раз, юноша застал перед собою еще одну навеянную бредом картину: высокий светлый образ женщины с размытым лицом. Она была одета в ярко-желтое платье в черную крапинку, а ее длинные светлые волосы венчала широкополая соломенная шляпа. Создавалось впечатление, что враз с лицом незнакомки расплывается и все вокруг, — люди, развешенная для сушки одежда, бледные облупившиеся стены, все расплывалось, ускользая из вида. Лишь необычайно яркое платье оставалось предельно четким, приковывая к себе взгляд полумертвого де Голля.
Приоткрыв глаза по шире парень вгляделся в то что изначально представилось ему черными крапинками на желтом полотне. Это были маленькие, округлой формы символы, чем-то напоминающие морской якорь. Как только юноше удалось рассмотреть их получше, эфемерный поток невесть откуда тут взявшегося ветра всколыхнул одежды таинственной особы, заставляя мелкие символы мельтешить на ткани.
Гостья заговорила, точнее издала череду звуков что едва могли быть приняты за речь. Нил лишь беспомощно созерцал странное видение, не в состоянии разобрать и слова. Как будто заметив это, девушка умолкла, неспешно протянув к юноше руку. Она нежно погладила его по голове, так, как это делала в детстве мать де Голля, когда ночами сидела у кровати больного ребенка. В этот момент Нил мог бы поклясться, что почувствовал, как нечто воздушное коснулось его волос. Грустно вздохнув фигура растаяла, оставляя после себя приятное чувство покоя. Давно де Голь не чувствовал себя так умиротворенно, даже страх смерти, что невидимой петлей сжимал его горло все это время, казалось отступил.
«Какое странное видение, — подумал Нил, продолжая пялится в то место где еще пару секунд назад стояла незнакомка. — Неужели это она? Предвестница моей гибели?»
Откуда-то из-за пределов поля зрения де Голля появилось еще несколько фигур, но на этот раз вполне себе материальных. Пара санитаров в порядке ежедневного обхода осматривала пациентов, наполняя кувшины с водой, меняя перевязочный материал, кормя тех, кто не мог уже держать ложку в руках самостоятельно, и опорожняя полные зловонного содержимого утки.
Подобравшись к лежанке Нила, двоица крупных увальней молчаливо переглянулась, сверившись со своими записями. Что-то изменилось. В этот день они вели себя не так как обычно: проверив пульс и оценив масштабы поражения грибком один из здоровяков плавно склонился над безвольно лежащим юношей.
— Эй, ты меня слышишь? Можешь проследить глазами за пальцем? — нарочито громко проговорил санитар водя пальцем перед самым носом Нила.
Де Голль все так же смотрел в точку где еще недавно была навеянная затуманенным рассудком нимфа, совершенно не реагируя на действия здоровяка. Заданные ему вопросы пролетели мима ушей Нила, оставшись где-то на задворках сознания. В ответ на бездействие пациента санитар аккуратно оттянул веко юноши вниз, обнажив желтые, покрытые лопнувшими капиллярами склеры. Осмотрев глаза он резко причмокнул, словно подытоживая что-то понятное только ему.
— Готов. Грузим его, — ответил на причмокивание его спутник.
Быстро принеся к койке Нила видавшие виды носилки, здоровяки слаженными движениями переместили на них неподвижное тело де Голля, скомкав и сложив постельное белье вперемешку с одеждой ему под ноги.
Его понесли. Перед глазами парня мелькали длинные каменные стены, грубо выдолбленные в них проходы, бледно-синие лампы и длинные провода, подобно крошечным капиллярам пронизывающие артерии-коридоры храма. Запутанные ходы и узкие проходы кишели жизнью, тут и там сновали фигуры в белых балахонах, подле них крутились вечно измученные солдаты, таская тяжеленые ящики с неизвестным содержимым, либо же толкая небольшие медицинские тележки, заполненные колбами, ретортами, и замысловатого вида инструментарием. Это был первый раз, когда Нил покидал изолятор без прикрывающей глаза повязки. В повязке больше не было надобности.
