Еще в первые дни своей службы Нил наслышался разных историй. Байки о доблестных, почти наверняка не существовавших героях, о гнусных предателях и злобных врагах. Красивые сказки, призванные погрузить новоприбывших в нужную начальству атмосферу. Больше всего де Голлю запомнилась история о лейтенанте оказавшемся в окружении ловакийцев. Хитрые, в меру истории злобные дикари отчаянно пытались выкурить отряд лейтенанта из занятого укрытия. Злыдни окурили своими травами все окна и щели крепкого кирпичного дома, надеясь усыпить оборонявшихся солдат, чтобы впоследствии застать их врасплох. Лишь догадливый герой байки сумел додуматься до нанесения себе несерьезных увечий, болью удерживая себя в сознании. Было ли в этой сказке хоть что-то от реальности — Нилу только предстояло это выяснить.
Затянувшаяся борьба за трезвость рассудка чем-то напоминала череду попыток не уснуть, будучи сонным и утомленным: веки предательски слипались, мысли так и норовили перерасти в смертельно опасные сны-видения, каждое новое «пробуждение» требовало жертвы в виде резкой боли в руке.
Рискованное противостояние с собственной слабостью затянулось. Пытаясь хоть как-то облегчить себе участь, Нил прибегнул к хитрости, решив занять затуманенный рассудок математическими вычислениями — взяв за основу число семь, он стал раз за разом прибавлять к этому значению девятку, занимая мозг несложными, но все же требующими концентрации вычислениями.
«Семь, шестнадцать, двадцать пять, тридцать четыре, сорок три… Опять сорок три, — резкая боль в руке и вот ряд чисел вновь проносится в сознании. — Пятьдесят два, шестьдесят один, семьдесят», — продолжил высчитывать де Голль. В совокупности с терапевтической болью, гимнастика для ума неплохо удерживала его в сознании, хоть это и стоило, как ему тогда казалось, титанических усилий.
И вот борьба со сном подошла к концу. Когда счет Нила перевалил за три тысячи, двое уже знакомых парню санитаров заглянули в барак, поочередно осматривая пациентов. Мрачная двоица подобралась к нему и де Голль применил абсолютный максимум своих актерских способностей, очень глубоко и при этом медленно дыша, демонстративно смотря немигающим, пустым взглядом куда-то вдаль.
Сверка с записями, проверка пульса, осмотр крохотных зарослей грибка — все шло в точности как в недавнем видении. Каждый маленький аспект, каждое невольное движение, каждый многозначительный взгляд были для де Голля не новы.
— Эй, ты меня слышишь? Можешь проследить глазами за пальцем? — будто вновь репетируя уже просмотренную Нилом пьесу, громко бухтел санитар, водя своими толстыми пальцами в десяти сантиметрах от лица застывшего де Голля.
Неприятно оттянув веко юноши, не позабыв с умным видом осмотреть пожелтевшие склеры и раздражающе причмокнув, санитар вопросительно покосился на своего коллегу.
— Готов. Грузим его.
«Даже не заметили подвоха? Они же проверили мой пульс. Ублюдки, да им же просто наплевать. Неужели меня забирают вовсе не из-за моего состояния, а просто по графику? Если бы к этому моменту я еще мог ходить, они бы тоже поволокли меня на убой, как скотину, чье дальнейшее содержание экономически невыгодно?» — Почему-то этот факт особенно задел юношу, он сильно сжал кулак с камнем, стиснув зубы до звона в ушах. Резкая боль слегка освежила голову юноши, позволяя сохранить трезвость рассудка в то время как его подобно тяжелому багажу тащили на носилках через бесчисленные коридоры храма.
Нилу приходилось и дальше играть роль чтобы не вызвать ненужных подозрений. Осторожно осматриваясь он с легким любопытством разглядывал внутреннее убранство своей тюрьмы, подмечая любопытные детали. Бледный свет газоразрядных ламп озарял великое множество разнообразного медицинского оборудования и необычной разборной металлической мебели, доверху забитой колбами, мензурками и исписанной печатной бумагой. Все стены были буквально уставлены походными сумками из которых виднелись сборные части вышеописанного инструментария. Примерно половина стеллажей и шкафов лежала в разобранном состоянии на полу. Между всем этим множеством оборудования, мебели и бюрократической макулатуры сновали десятки молодых ребят, утаскивающих полные сумки и приносящих пустые. По всей видимости начальство очень спешило покинуть это место, забрав с собой все что только можно. О причинах такой спешки оставалось только догадываться, но у де Голля не оставалось и малейших сомнений что треклятый грибок имел к этому непосредственное отношение.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Лишь единожды в процессе переноски юноше пришлось прибегнуть к своей болевой терапии — вблизи места назначения, приглушенный свет, вместе с царившей здесь приятной прохладой начали неумолимо склонять парня в сон, очаровывая его взор переплетающейся сетью проводов у стен да глубокими темными туннелями, что изгибами уходили в неизвестность. Неприятные болевые ощущения в районе ладони быстро напомнили ему о плачевности своего положения.
Нила принесли в «зал последнего осмотра» — так он назвал его про себя. Резкий запах микстур, вперемешку с вонью немытых, слегка подгнивающих тел, заставил парня едва заметно содрогнутся, вдыхая ртом, дабы хоть частично избавить себя от еще одной пытки. И вот уже железо хирургического стола неприятно холодит его едва прикрытое простыней тело. Несколько уже известных ему вершителей судеб незаинтересованно характеризируют и обсуждают его, как если бы он был куском мяса, выставленным на продажу. Все заканчивается откровением одного из местных работников о том, что скоро яму с трупами будут поджигать — осталось подождать до девяти, и целая куча человеческой массы перестанет быть проблемой.
Разбредшиеся по своим делам доктора и санитары оставили Нила без присмотра, жалким и беспомощным существом он лежал среди таких же неподвижных тел, ожидающих своей незавидной участи. Возящийся позади него медбрат наполнил шприц морфием, и тут же положил его на железный поднос, как только его позвали из соседнего помещения.
«Впервые в жизни я признателен медицинским работникам за их непрофессионализм», — горько усмехнулся про себя де Голль потянувшись за шприцом, сразу после того как убедился, что на него никто не смотрит. Он выдавил примерно треть содержимого под стол, аккуратно вернул стеклянный шприц обратно на место и вновь принял неподвижную позу эмбриона.
Подоспевший вскоре санитар, как и ожидалось не заметил подвоха, голова его явно была забита совсем другими вещами. Едва успев сделать инъекцию он быстро засеменил в другую сторону, увлеченно бормоча себе под нос некий список, предположительно содержащий то, что ему еще предстояло сделать по поручению своего начальства.
Как и в прошлый раз, де Голль не сопротивлялся наступлению наркотического сна. Если все пойдет согласно его плану, уменьшенная концентрация наркотика позволит ему пробудится несколько раньше и даст шанс выбраться из жуткой ямы, полной мертвых тел. О том, что будет дальше, Нил пока предпочитал не думать. После всей этой многочасовой борьбы со сном, морфийное забвение виделось юноше настоящим блаженством. Это была его последняя передышка перед финальным забегом, и де Голль искренне наслаждался ею, помня, что пробуждение будет не из самых приятных.
* * *
И взаправду, выход из наркоза был тяжелым, намного тяжелее чем он парню запомнился. Быть может тогда оцепенение сыграло свою роль, а может из-за стресса Нил не обратил должного внимания на свое состояние, но в этот раз юноша очнулся с жутким головокружением, тошнотой и небывалой слабостью. Его встретил оскал мертвецки бледного лица, столь знакомый, сколь и пугающий. Просыпающееся тело юноши все больше ощущало вес мертвецов, наваленных на него кучей. Невыносимая вонь окутала де Голля. Беспрестанно вращающаяся перед глазами картинка выхватывала сплетения скрюченных конечностей и очертания кошмарных лиц. Судя по виду, некоторые тела лежали здесь никак не меньше суток. Духота вместе со смрадом мертвечины — это незабываемый коктейль, обладающий выдающимся свойством выворачивать содержимого желудка.
