— Я сейчас же возьму стражников и отправлюсь в покои Шэриака! — решительно сказал Джайдубар.
— Ты собираешься арестовать его? — тихо спросила Дэви. И не услышав еще ответ (впрочем, она хорошо знала его), уверенным тоном произнесла: — Не делай этого!
— Не делать этого?! — изумленно повторил правитель.
— Нет, — все с той же бесстрастной уверенностью в голосе подтвердила Жасмина. — Пусть Шэ… этот человек, — ее лицо на мгновение исказила презрительная мина, — немедленно покинет Айодхью. И впредь никогда… никогда не появляется здесь. Иначе, — голос Дэви стал еще жестче, — он будет заточен в крепость. Никто в Вендии не узнает о его причастности ко вчерашнему покушению. За ним останется титул и родовые владения. Единственное, чего он будет лишен, это возможности возвратиться в Айодхью!
— Ты слишком великодушна к нему…
Жасмина внимательно посмотрела на него.
— Вижу, ты не согласен со мной, — мягко сказала она. — Что ж! Может быть, я и неправа. Только… не могу я быть жестокой с ним.
— Я все понимаю, — ответил правитель, и ласковая улыбка чуть приподняла уголки его губ. — Все понимаю, — повторил он и обнял Жасмину.
Дэви прильнула к нему. Подняла голову. И их губы слились в поцелуе.
— Иди! — твердо сказала Жасмина, уже отстраняясь от мужа. Джайдубар нехотя выпустил ее из своих объятий.
— А ты? Не пойдешь со мной? — почему-то шепотом спросил он.
— Нет, Джайдубар. Я не хочу встречаться с… этим человеком.
Правитель понимающе кивнул.
— Иди же, — мягко поторопила его Дэви. — А вечером, — она нежно улыбнулась ему, — Я буду ждать тебя в своих покоях.
Джайдубар тоже улыбнулся, и его рука ласково коснулась ее руки.
— Удачи тебе! — прошептала Жасмина.
Глава XVII
«Дарейна»
Ночь стояла очень холодная. Здесь, в пустынях Косалы, так всегда бывало: только садилось солнце, и в один час жару сменял жестокий холод. Ледяной ветер, словно голодный алчный демон, кружил над утомленной землей, тревожил барханы, ошалело завывал, то куда-то торопился, несся, дерзко разметая песок, ломая редкие в этих суровых пустынных краях кустарники, а потом вдруг замирал, точно испугавшись чего-то, прятался за спинами холмов.
Песчинки, только-только остывшие после дневного зноя, беззащитно жались друг к другу и тихонько, едва слышно поскрипывали, тоскливо, жалобно и вместе с тем как будто упоенные этой своей вечной музыкой. Холодно светил месяц. А мириады звезд усыпали весь небесный купол, словно самоцветы на синей бархатной мантии какого-нибудь сказочного мага. Ночь была ясной, и, наверное, потому все вокруг выглядело таким… хрупким, чистым, будто нереальным.
И хрустальная даль небес, и бескрайние песчаные просторы, в обманчивом свете месяца казавшиеся пепельно-седыми, и мерцающие звезды — все!
Зулгайен разжег костер и бросил в него горстку сухой травы, что дал отшельник из пещеры Йелай.
Глядя на туранца, Конан снисходительно усмехнулся. Разложив костер, Зулгайен непременно спешил очистить его чудодейственной травой, и каждый раз при этом ощущал на себе ироничный взгляд своего спутника.
— Все возишься с этим… вонючим сеном?! — не удержался-таки Конан, и эта его колкость несколько удивила Зулгайена, поскольку обычно киммериец ограничивался лишь насмешливой улыбкой.
Туранец промолчал.
— Лучше бы отдал его лошадям, — с брезгливой небрежностью в голосе продолжал Конан. — И то больше было бы пользы!
Лошади голодны, в этом ты прав, — задумчиво произнес туранец. — У нас осталось немного овса… но будет разумнее оставить его на утро. Кто знает, что нас может ждать завтра! — он выдавил из себя короткий невеселый смешок и, взглянув на бродящих неподалеку лошадей, добавил: — А сейчас пусть сами ищут себе пищу. Должно же здесь хоть что-то расти?! — в его голосе послышались гневные нотки.
— Ты не бывал здесь прежде? — с понимающей улыбкой спросил киммериец.
— В Косале? — уточнил Зулгайен. — Всего один раз. Несколько лет назад сопровождал Ездигерда, когда тот направлялся к здешнему правителю. Мы ехали с богатым караваном и ни в чем не нуждались. К тому же, это был дружеский визит, и правитель Косалы встречал нас тепло и радушно. Сейчас же, — он обречено вздохнул, — все иначе: наш путь суров, да и ведет он не в роскошные палаты столичного дворца, а в логово ведьм… — Взгляд туранца стал жестче.
— Да, это мало похоже на увеселительную прогулку, — с привычной иронией в голосе заметил Конан. — Что-то ветер усиливается, — вскоре снова заговорил он, и в его голосе теперь послышались едва различимые тревожные нотки. — Так глядишь, и самум нагрянет, — киммериец настороженно осмотрелся. — Хотя… нет, у горизонта небо ясное.
Вслед за ним осмотрелся и Зулгайен.
— Да, — согласился он с киммерийцем, — ночь должна быть спокойной.
Взгляд полководца задержался на лошадях. Животные стояли поодаль от разведенного их хозяевами костра, на невысоком пологом холме и, опустив морды к самой земле, что-то жевали.
— Ну вот, по крайней мере, нашим лошадям уже не грозит голодная смерть, — шутливо сказал Зулгайен.
— Откуда эта тревога?! — усмехнулся киммериец. — Разве нечто подобное угрожает нам?
— Конечно же, нет! — все тем же шутливым тоном отвечал полководец. — У нас осталось еще несколько рисовых лепешек. — И, смеясь, добавил: — Не ручаюсь, правда, за их свежесть… Конан брезгливо скривился.
— Помнится, был еще и сыр, — пробормотал он, с нарочитой недоверчивостью во взгляде пялясь на дорожную суму, лежавшую возле туранца.
— О! — насмешливо протянул Зулгайен. — Да у тебя отменная память, дружище! Я уж и позабыл, когда… Хотя, постой! — его глаза лукаво блеснули. — Не тот ли это заплесневелый кусок сыра, что ты съел прошлой ночью?!
Киммериец нахмурился.
— Ладно уж, давай скорее свои черствые лепешки! — с небрежностью в голосе произнес он и ворчливо добавил: — Воистину рис — это не пища для настоящего мужчины.
Зулгайен достал из сумы несколько лепешек. Три протянул Конану, три оставил себе, а одну, оставшуюся, поломал надвое (причем с некоторым усилием — настолько она оказалась черствой!) и тоже поделил между собой и своим спутником.
Конан жадно откусил от одной из лепешек и чему-то широко улыбнулся.
Туранец с любопытством поглядел на него. И, то ли угадав мысли своего друга, то ли просто заразившись его внезапной радостью, тоже улыбнулся.
— Мне кажется, я знаю, о чем ты сейчас думаешь? — с дружеской непринужденностью произнес он.
