В те времена Вульфы выставляли на ночь охрану. В случае необходимости на помощь им приходил отряд, собранный из местных крестьян.
Округу постоянно сотрясали неурядицы. Феодалы, как большие, так и маленькие, силой отбирали друг у друга земли, несмотря на то что ослабляли своими распрями самих же себя. Над страной стояли дымы пожарищ. Домашние очаги разорялись и приходили в упадок. Люди обращались к Богу с молитвой «Отче наш» гораздо горячее, чем прежде, когда просили его о хорошем урожае. Те же, кто лежал на смертном одре, часто испускали дух, не успев закончить молитву. В те времена повсеместно царила ненависть и прегрешений было значительно больше, чем добропорядочных поступков. Враждебные орды наемников набрасывались одна на другую в поисках наживы, как дикое зверье. Усадьба же Вульфов успешно защищалась от таких набегов.
…В кресле сидел крепкого сложения крестьянин лет пятидесяти, у ног которого лежала огромная коричневая медвежья шкура. Его дед добыл в свое время этого царя лесов. Кресло было выполнено со вкусом, подлокотники представляли собой головы волков — геральдических зверей Вульфов. На спинке кресла виднелись головы двух сов, которых один из средневековых предков добавил на свой герб. Видимо, в тот момент в нем пробудился бывший язычник, вспомнивший, что совы считались вещими птицами. Он хотел было изобразить сову в орнаменте спинки своей скамьи в церкви в Вормбеке, против чего стал яро возражать тамошний священник, фанатичный гонитель всего языческого. Поэтому тот предок Вульфов, опасавшийся быть сожженным на костре по приговору церковного суда, отказался от своего намерения. Однако в его домашнем гербе сова осталась. Совы помогали Вульфам размышлять, сидя между ними в кресле. Молодежь последующих поколений вырезала следы их когтей на головах волков на подлокотниках кресла. Со временем это стали воспринимать как должное…
Крестьянин был последним из рода Вульфов. Его жена Маргрет подарила ему дочь. Затем ее разбил паралич, и теперь она сидела год за годом в своем кресле около одного из окон громадной комнаты. Ноги ее покоились на прекрасной шкуре дикой кошки, которую подарили ей в день свадьбы. Тогда она, конечно, не думала, что всю оставшуюся жизнь будет прикрывать ею омертвевшие ноги. Безмолвие прежних времен окутывало ее кресло, и наблюдательный человек мог бы увидеть, что жизнь здесь давно уже прошла, крестьянская жизнь со всеми ее заботами и нуждами.
В этот момент в комнату вошла их дочь Мадлен с кружкой теплого вечернего пива для отца.
— Сегодня ночью будет неспокойно, — произнесла она.
— Хуже, чем прежде, не будет, — ответил крестьянин.
— Погода портится, — бросила его жена. — Об этом говорят мои косточки.
Дочь помогла матери перебраться в спальню…
Крестьянин еще довольно долго сидел неподвижно. Когда Мадлен вошла в комнату, он отослал ее спать и тут же отправился в опочивальню сам. За стенами дома были слышны сильные порывы ветра, после недолгих перерывов налетавшие с новой силой.
Внезапно сверкнула молния, за которой послышался рокочущий гром. Дочь вскрикнула:
— Начинается буря!
Старый крестьянин не ответил, будто бы ничего и не слышал. Мыслями он был далеко…
В довершение ко всему сегодня должен прийти лавочник. Как же он ненавидел его. Его, ничего собой не представляющего. А ведь он сам однажды отдал себя в руки этого ничтожества. Конечно, это было уже давно. И с тех пор он его ненавидит. Точнее говоря, он ненавидит тот час, когда ему было тяжело, как никогда, и перед ним оказался Роббе. Вульф никогда не кланялся герцогам, а тогда дал ему, которого называл не иначе как собакой, власть над собой.
Это был единственный грех, совершенный им за всю жизнь. Каждый раз, когда Роббе приходил к нему, Вульф вспоминал о своем позоре. Он никогда не позволил бы ему появляться в своей усадьбе, если бы не тот случай. Крестьянин всегда читал в глазах хитрого лавочника триумф, которого тот явно не заслуживал. Но это продолжалось каждый раз, причиняя ему боль.
— Черт побери! — выругался Вульф, поглядев на амбар…
Вульф был тогда молодым, сильным и счастливым, как никто другой в долине. Однажды он поймал живого волка и принес его своим родителям. Он был единственным сыном и опорой старого отца. Из поколения в поколение у Вульфов было мало детей. Он же был совершенно уверен в своей с ними несхожести.
В течение уже нескольких лет Маргрет, дочь богатого крестьянина из района Кельна, считалась его будущей женой. Затем судьба бросила в его объятия дикую черноволосую цыганку — девушку с огнем в глазах, страстную и живую, и он забыл светловолосую, спокойную Маргрет, проводя бурные ночи с цыганкой.
Его спальня, когда он был парнем, находилась в крыле здания над плотиной, которая потом была разрушена потопом. Как же он воспламенялся, когда черноволосая колдунья появлялась в темноте под его окном и подавала ему сигнал. Он открывал нараспашку окно, в которое она и забиралась. Сжимая ее в объятиях, он слышал, как бешено стучит ее сердце в унисон с его сердцебиением, и чувствовал, как закипает кровь в жилах. В экстазе он забывал обо всем. Так шли ночи и пролетали недели. Но вот однажды совы подняли гвалт, а вода в реке забурлила, предупреждая об опасности потопа.
Осень в тот год была бурной, как никогда. Вплоть до сегодняшней поры мысли Вульфа постоянно возвращаются к тем дням. Он с удовольствием вспоминает то бурное время в своей жизни, в которой обычно знал только грубость и жестокость. Однако в этих воспоминаниях почти всегда появлялась серая тень Роббе, и пленительная картина гасла…
Всему, видимо, когда-то приходит конец, и в судьбе его произошел перелом. Ему вдруг захотелось бежать от колдуньи и ее объятий, его потянуло опять в горы, к опасностям и трудностям. Он услышал внутренний призыв к свободе, к независимости, которую предал, отдавшись страстям. Он захотел вновь охотиться и сражаться, заниматься тем, от чего было отказался.
Когда он оказался в горах, в нем пробежала прежняя искра, заговорил и голос крестьянской крови.
Хотя он и опасался, что, возвратившись в усадьбу, снова увидит ждущую его женщину, все же отправился домой. Ночью вышел на берег реки, где волны с ожесточением разбивались о берег. В полночь женщина нашла его там, на крутом обрыве. Задумавшись, он не слышал ее шагов.
Вульф до сих пор помнит тот момент, когда голова цыганки вдруг появилась из-за обрыва, а глаза ее пытливо взглянули на него. Он схватил свой дротик, готовый пустить его в ход, думая, что это волчица. Но тут разглядел ее глаза.
— Это ты?
— Да, это я! Пришлось долго ждать тебя!
— Ты не должна была идти за мной. Смотри. — И он показал ей дротик. — Я чуть было не метнул его в тебя. Она стояла неподвижно, глаза ее горели. Успокоившись, он бросил оружие на землю.
— Уходи, возвращайся к своему народу, женщина.
— Мой народ ушел отсюда, крестьянин, и ты хорошо это знаешь. А теперь я спрашиваю, когда ты намерен сделать меня своей женой перед всеми людьми?
— Женщина, ты сошла с ума.
— С ума? А не клялся ли ты в этом тысячу раз!
— Что значат клятвы, данные ночью?
— Что они значат, подлец? — закричала цыганка и, подойдя к нему вплотную, схватила его руками за шею и стала бить и царапать. — Что значат клятвы? Тогда спроси мое тело…
Если бы он не отбросил ее от себя, она, чего доброго, вцепилась бы ему в горло, как волчица. Небеса, казалось, поддержали ее ярость, осветив вдруг фигуру женщины, стоявшую с крепко сжатыми кулаками.
— Предатель! Остерегайся моего народа. Они тебя все равно найдут. Мщение священно!
Неожиданно Вульф оказался один. Прежде чем он занес руку для удара, цыганка стремительно прыгнула вниз. После такого прыжка вряд ли можно выжить. Спаслась ли она? Она исчезла, как будто бы воды Ленны поглотили ее и утащили с собой. От нее осталось только проклятие, с которым он и возвратился в дом.
Но из его жизни она так и не ушла.
Потом он тысячу раз жалел, что не метнул тогда свой дротик. Как оказалось позже, она родила ребенка — чистого цыганенка, и за этого червяка он вынужден был платить зерном и золотом. Никто не должен был знать об этом — ни его престарелые родители, ни его простодушная жена.
Роббе играл роль посредника. Этот мошенник, эта собака! Каждый раз, когда тот появлялся, крестьянина охватывала ярость. Но было уже поздно запрещать ему приходить. Его надо было бы убить. Мысль эта преследовала Вульфа постоянно, но он не давал ей хода.
Вот и сегодня Роббе был в гостях у Вульфа и сидел среди домашних за ужином…
2— Действительно ли отец помирает? — спросил Феликс, поскольку затянувшееся молчание стало тягостным.
— Вы должны сами убедиться в этом. Конечно, рановато. Лет-то ему сколько?
