Мэри не может остановить плач.
«Мой поезд отходит, — говорит Кэтрин. — Мне нужно идти. Сегодня это единственный поезд в Бостон».
Успокаиваясь, миссис Газали стоит на тротуаре и смотрит, как Кэтрин быстро идет к узким аркам и скрывается в темноте. Миссис Газали оборачивается и видит другие арки, ведущие к Грейз-Инн-роуд. Она направляется к средней из них, слыша отдаленный радостный возглас. Арка превращается в колоннаду, пересекающую старое церковное кладбище. Лишь этим путем можно попасть на улицу. Стертые, грязные могильные плиты. Время — вечер, слегка туманный, теплый, самое любимое ее время, особенно на этом церковном кладбище, заросшем густым кустарником и сучковатыми деревьями, где большие мраморные ангелы на могилах обещают вечный покой в загробной жизни. Глядя сквозь корявые вязы, окружающие особенно причудливую могилу, она вдруг замечает желтое пятно и понимает, что снова напала на след куклы, но тропинки образуют столь сложный лабиринт, что ей приходится достаточно долго пробираться к могиле, за которой, как ей кажется, лежит кукла. Оказавшись наконец под вязами, она осознает, что потерялась. Желтая кукла исчезла, но высокие кружевные металлические ворота кладбища оказались почему-то гораздо ближе. Пройдя сквозь них, она оказывается на Грейз-Инн-роуд и идет в сторону церкви Сент-Джуд, домой.
«Так вы говорите, что под завалами ничего не нашли?» «Ничего, что можно было бы идентифицировать! Как только мы узнали, что разрушенное здание — лаборатория доктора Лэнгли, то немедленно выставили охрану, чтобы не произошла утечка важной секретной информации. Но взрыв уничтожил там все. То, что Лэнгли выжил, похоже на чудо».
Норман удивлен. История закончилась, так и не начавшись. Последние странички сообщают, что капитан Марвел сам читает последние новости о своих подвигах. Он переводит взгляд на свою подопечную: ему показалось, что она улыбнулась. Потом пожимает плечами, удивляясь собственной глупости, и возвращается к капитану Марвелу, приключения которого, к его радости, еще продолжаются. Тем временем за окном появляется дворник с двумя жестяными баками на скрипучей тележке. Он поднимает крышку мусорного ящика и начинает перекладывать его содержимое в свои баки. С преувеличенным отвращением Норман зажимает нос пальцами: фу!
«Люди мира! Я сильнее, чем все ваши армии и флоты! Я могу уничтожить вас всех…»
Радуясь, что оказалась на знакомой территории, миссис Газали боковыми улочками срезает путь с Теобальдз-роуд, которая каждый день выглядит по-разному: суббота — это день букинистических лавок и похода с дедушкой в «Печеного угря», воскресенье — день чтения или вылазки в зоопарк, еще какой-нибудь особой прогулки. По понедельникам у бабушки стирка, а на ужин она готовит мясо с большими картофелинами. По вторникам она помогает миссис Китчен отобрать журналы и газеты, за которыми приезжает грузовик из госпиталя. По средам сидит с младшим ребенком мистера и миссис Лейборн, пока они ходят в кино. За это они всегда дают ей два, а если припозднятся, то и все шесть пенсов. По четвергам нужно выполнять домашние задания за неделю, чтобы в пятницу утром мистер Мейнкастл собрал их и проверил за выходные. По пятницам они ходят в кинотеатр «Кингз-Кросс», а потом покупают картошку в лучшем в городе магазинчике Уильяма Роя Хеймера «Жареная рыба» на Лезер-лейн. Миссис Газали хочет точно знать, какой сегодня день. Кажется, еще идут школьные каникулы. Свернув на Хаттон-Гарден, она понимает, что идет не в том направлении, куда нужно, и решает вернуться на Клеркенуэлл-роуд, срезает путь через Уорнер-стрит, мимо почты за Феникс-Плейс, и затем с некоторым облегчением понимает, что через несколько минут окажется на Калторп-стрит, но все еще спрашивает себя, что же она позабыла? «Я вас предупредил! А теперь я покажу вам свою силу — ТАК!» «А-А-А-Х-Х!»
Захваченный чтением, Норман не уверен, послышалось ли ему, что миссис Газали застонала, или он себе это вообразил. «Я видел! Ты убийца! Я с тобой разделаюсь!» «О БОЖЕ МОЙ ! Так ты, наверное, и есть робот доктора Лэнгли!» «ЗОВИ МЕНЯ МИСТЕР А ТОМ!»
Норман не торопится перевернуть страницу.
Миссис Газали оглядывается. Она видит, как туман поднялся над знакомыми красными крышами Клеркенуэлл-роуд и Холборна. Не приблизился, но поднялся выше, заслонив солнце. Остановившись, чтобы перевести дыхание, она решает, что глупо нырять в туман отсюда, где все так ясно и светло, и одновременно чувствует, что не должна идти на Калторп-стрит и что она правильно поступит, если вернется на Виадук. Может быть, армия дев в венецианской парче и блестящих доспехах ждет ее там, за туманом, и призывает в свои ряды? Она закрывает глаза, ей становится одиноко. Ей нужны ее подружки, но подружки никогда не приходят на Калторп-стрит, да и дедушки там больше нет. А может, и бабушки нет тоже? От ужаса ее бьет дрожь, глаза вновь наливаются слезами, и она закусывает нижнюю губу, сильно прижимает язык к нёбу, напрягает горло и содрогается: никто не должен знать, что она плачет. Усилием воли остановив слезы, она может обмануть теперь любого прохожего, но ее охватывает непонятная скорбь. Когда туман поднимается еще выше, она начинает подозревать, что это и не туман вовсе, а дым от пожара, от очистительного огня, через который она обязана, набравшись духу, пройти, чтобы унять боль и слезы. Унять навсегда.
На пустой улице, без единого лица в окнах, на пустой улице своего детства миссис Газали дрожит и приказывает себе: не плакать! Она поворачивает в обратную сторону. На ее ногах сапоги для верховой езды, точь-в-точь такие, как у Кэтрин Хепберн. Пересиливая себя, шаг за шагом она идет в сторону дыма. Ее ноздри заполняет запах — довольно приятный, похожий на гарь осенних листьев. Не торопясь, миссис Газали идет опять на Клеркенуэлл-роуд, на Хаттон-Гарден, и вниз, к перекрестку, от которого начинается Виадук. Она идет и оплакивает кого-то, но не может вспомнить кого, убивается из-за того, что призраки не хотят ей больше являться. Слезы льются рекой. Ее трясет от неизбывного горя. Она не утирает слез, хотя они скатываются по щекам и падают на грудь, и она знает, что они наверняка зальют ее красивую шелковую блузку. Она задыхается, измучена, но должна дойти до Виадука, до дыма, скрывающего весь Старый Лондон, стеной встающего над собором Святого Павла, городским судом и колонной Монумента. Что же это горит? Сити? И поэтому она плачет?
Она чувствует слабость, потому что дым вытягивает из воздуха кислород, и она начинает кашлять, в горле кисло, как тогда, когда у нее в больнице вырывали гланды, и жалко, что на ногах не удобные туфли, а эти высокие сапоги, в которых так трудно идти.
«Что же, отлично! Вот вам еще одна демонстрации моей мощи! Если вы решите мне сопротивляться, вас ждет полное разрушение! Думайте, прежде чем выбирать, смертные!»
«Я никогда ничего не хотела выбирать, — говорит миссис Газали, — но все говорили мне, что я должна. Я переехала в Тоттнем ради ребенка».
Сотрясаясь от рыданий, она поворачивает прочь от дыма и бежит, бежит, все уверенней, пока опять не оказывается там, где светит солнце. Это Сохо-Сквер. Она садится на скамейку, достает из сумки хлеб и начинает кормить маленьких птичек, отгоняя нахальных прожорливых голубей. Однажды она сидела на Сохо-Сквер с Патриком. Они тогда только что посмотрели «Унесенных ветром». Картина произвела на нее волшебное впечатление. По случайному совпадению со стороны Греческой улицы на площадь выходит Мерль Оберон и машет рукой. В ее голосе слышна забота.
«Я беспокоилась, куда ты делась. С тобой все нормально?»
«Мне было немного нехорошо, но теперь все в порядке. Может, просто месячные?»
«Понимаю». Мерль сменила свое черное бархатное платье на розовое хлопчатобумажное, с плечиками. На ней маленькая летняя шляпка с вуалью и белые теннисные туфли. Присев рядом с миссис Газали, она снимает белые перчатки и опускает руку в бумажный пакет. Достает корку черствого хлеба, кладет ее на колени и начинает кидать крошки крохотным синичкам.
«А что ты сегодня делала?»
«Разве мы не виделись сегодня?»
«Нет, милая. Последний раз мы встречались в воскресенье».
«Кажется, я была в зоопарке с Кэтрин. Мы видели льва. А ты работала?»
Мерль явно не хочет говорить о том, как она провела день. Она вздыхает, наслаждаясь покоем. Издалека, со стороны Оксфорд-стрит и Чаринг-Кросс-роуд, доносится шум транспорта, но здесь они словно в прошлом столетии.
«Мне нравится эта статуя Карла Второго. А тебе? Интересно, он и вправду был такого роста? Неужели все короли низенькие? Знаешь, я встречалась с Эдуардом Восьмым. Я имею в виду герцога Виндзорского. Он был исключительно хорош собой, но ростом едва ли выше меня. И брат его такой же. В журналах они кажутся такими высокими! Может, это монтаж, как в кино?»
«Я не знаю. — Миссис Газали обескуражена. Хотя она уже привыкла к тому, что королевским семейством возмущаются, ей не приходилась слышать, чтобы о царственных особах отзывались с таким небрежным презрением. — Мой дедушка считает, что по ним виселица плачет».
