— Спасибо, Андрюш…
— Да не за что. Свои люди, сочтемся.
С большим трудом сосредотачиваюсь и осматриваюсь — трупов нет. Во всяком случае, те, что на виду, на них не похожи. Иначе зачем заматывать им рот скотчем и привязывать к батарее? Но по неровному полу из прихожей в комнату натекла большая темная лужа. Андрей пожал плечами:
— Снайпера пришлось… того. Так получилось.
Остальные живы. Самый старший (так вот ты какой, Петрович!) сидит на корточках у подоконника, руки стянуты за спиной, и петля от них наброшена на шею. Попробует дернуться — сам себя и задушит. Правильно, он единственный, кто может представлять опасность. Другие, как уже говорил, бараны. Здоровенные, сильные, но бараны, умеющие нажимать на спусковой крючок. У одного нос похож на баклажан. Не длиной, цветом. Не его ли я немного подрихтовал затылком? Ну извини, кто же просил падать на человека при таких нервных обстоятельствах? Да-да, все болезни от них, от нервов проклятых.
— Не развяжутся?
— Обижаешь, — ответил Андрей. — Фирма веников не вяжет.
Разговаривать некогда, все потом. В первую очередь — найти детей, причем живыми и невредимыми. Кажется, пленные это поняли и немного расслабились. Чувствуют, сволочи, что после встречи с сыновьями стану мягким и добрым, даже муху не смогу обидеть. Надейтесь! Надежда, она того… умирает последней. Никто не торопится? Если да, то могу организовать вне очереди.
Петрович смотрит внимательно. Мысли читает? Прищурился, будто хочет что-то сказать. Может, и хочет, но кто же разрешит?
ГЛАВА 17
Первый этаж пустой — железные двери крайних подъездов заварены намертво, а из среднего туда прорублены в стенах проходы, что позволяет осмотреть все быстро и без излишней беготни. В квартирах, приспособленных под казармы, тишина, только густой дух несвежих портянок въелся, кажется, даже в штукатурку, и бодрит не хуже нашатырного спирта. Во всяком случае, двигаемся в приличном темпе, затрачивая на каждую комнату не больше пяти-семи секунд. Иногда задерживаемся подобрать заинтересовавшие трофеи, отчего стали похожими на двух навьюченных поклажей ослов. Хотя понять нас смог бы любой — когда еще встретишь наградной «маузер» в приличном состоянии? Пусть он без патронов, зато с орденом Красного Знамени. Положу дома на почетную полочку — такое оружие достойно лучшей участи, чем валяться в этом гадюшнике.
По лестнице почти крадемся, хотя и твердо уверены в отсутствии кого-либо на втором этаже. Но лучше, если уверенность будет на двести процентов, так оно как-то надежнее. Поднялись — спокойно все, только многочисленные комнаты с распахнутыми в спешке дверями.
— Андрей, ты же говорил, будто тут женская общага была?
— Ну да, так и есть, а что?
— Почему тогда в хрущевке?
— Не знаю. А тебе не все ли равно?
— Заблудимся на хер. Понастроили лабиринтов, Фидии доморощенные.[7]
— А мне нравится, уютненько так… Вот здесь, кстати, жила знаменитая на весь район Инга Градова.
— Да? И чем же знаменита?
— Журналистка «Павловского пентхауза».
— Ну-у-у…
— И по совместительству — классная минетчица. Ее все знали.
— Я не знал, — уточняю на всякий случай.
— И я тоже. — Андрей со слишком подозрительной поспешностью отвел подозрения, чтобы поверить в его искренность.
— Ладно, Вергилий, веди.
— Не Сусанин?
— У того опыта меньше. И результат, как бы сказать…
— Так мы результат улучшим.
Кабинеты тоже пустые, все обитатели убежали к месту взрыва — нечто подобное было в Арзамасе, когда на станции грохнули вагоны со взрывчаткой. Сколько у нас времени еще будет? Час, а то и чуть больше, — наверняка. Пока осмотрятся, потом начнут разбираться, искать виновных, делать выводы, трындеть по теме и сверх нее… следом наступит очередь кого-нибудь из власть предержащих толкнуть речь. Без речи в любое время и в любую эпоху никуда — святое. Аплодисменты займут минут десять. Хорошо, успеваем.
На третьем этаже сюрприз — из ближайшего кабинета с визгом и хохотом выскакивает девица не первой молодости, одетая только в кружевные чулки с поясом, да на голове что-то, отдаленно напоминающее милицейскую фуражку. Росточка невысокого, поэтому, столкнувшись с почти двухметровым Андреем, упирается впечатляющим бюстом ему в живот. Или, как показалось, немного ниже. Тут же отпрыгнула назад, заорав во всю мочь:
— Игорь Палыч!!!!
— Мусенька, ну чего ты там напугалась? — проворковал голосок из-за приоткрытой двери, и в коридор выкатился колобок. Знаете, классический такой папик — маленький, толстенький, лысенький… Штанов нет, а не то бы брюшко точно свисало через ремень в арбузной болезни, когда живот растет, но хвостик вянет. Зато есть белоснежная рубашка, широкий галстук, поддерживаемый старомодной заколкой с нехилым камешком, и белые же, но грязные носки с выглядывающими из дырок большими пальцами. Ногти на ногах подстригать нужно, дядя, если уж обгрызть не дотягиваешься!
Сын подвинул девицу в сторону и шагнул к пожилому ловеласу:
— Беременный? — Вопрос сопровождался сильным хлопком по выступающему пузу.
Вот это зря — у мужика нервы и так на пределе (обнаружить в придачу к пышной попке собственной секретарши еще и двух перемазанных как черти мордоворотов), а тут… Раздался звук, похожий на треск рвущейся материи, и находиться рядом стало мучительно и невыносимо. Андрея запах не остановил, хотя лицо скривилось в брезгливой гримасе, из-за свежих шрамов превратившись в маску страшного языческого божества. С тихим шелестом пошла шашка из ножен… угрожающе звякнула, влетев обратно.
Колобок собрал остатки самообладания:
— Вы кто и по какому праву? — Даже попытался расправить грудь, что вместе с вынужденно широко расставленными ногами смотрелось несколько комично. — Почему…
Закончить вопрос не успел — грязный сапог влетел в живот, вмяв его почти до позвоночника, а толстяка отшвырнуло обратно в кабинет.
— Убива… — Секретарша захлебнулась на полуслове, получив легкий тычок в солнечное сплетение, и упала на колени.
— Заткнись, — обернувшись в двери, посоветовал Андрей. — Я женщин не бью, но покалечить могу запросто.
Прошел дальше и с силой наступил колобку на горло:
— Дети где?
— Т… т… там… — Слабое движение подбородком куда-то вверх.
— Если обманул — вернусь и убью! Понял?
— П… п… понял.
Хорошо быть таким сообразительным. Вот я — тупой! Поэтому, опустившись на одно колено, перехватываю толстяку глотку. Теперь нож вытереть об рубашку и обратно за голенище… порядок.
— Зачем? — Андрей с недоумением смотрит на тело, все еще не верящее в случившееся, царапающее пол и не отпускающее утекающую жизнь.
— Лучше сейчас, в горячке боя.
— У нас бой?
— Разумеется. Разве не заметил?
— Но почему?
Вроде бы простой вопрос, а ответить сложно. И долго объяснять, что потом появится неисчислимое множество таких вот толстячков, требующих свой кусок пирога, потому что именно они больше всех боролись с проклятой тиранией и, соответственно, больше всех пострадали. Не лучше ли немного проредить «борцов» заранее? Тем более — пирога не будет. От пирогов харя трескается!
— Да не понравился он мне, вот и все.
Сын привычно пожал плечами, принимая объяснение, и, улыбнувшись, напомнил полузабытую песенку из мирного времени:
Хама может обуздатьТолько сила грубая.Или пуля. Но нельзя,С детства заучил:Гуманизьм… туда-сюда…Человеколюбие…Но человек бы восемьЯ бы лично замочил.[8]
— Ага, примерно так.
— Да я что, разве возражаю?
На всякий случай проверили остальные кабинеты — пустота, близкая к абсолютной. Заметно, что люди привыкли к дисциплине, но, скорее всего, даже краешком глаза не видели обычный армейский устав. Любой из них. Иначе не побросали бы здесь все и не сбежали организованной толпой глазеть на невиданное зрелище. Нехорошо получилось — вот ладно мы зашли, а если какие проходимцы с преступными намерениями? Вот так серебряные ложки и пропадают.
В коридоре Андрей потрогал свернувшуюся в позе эмбриона голую девицу. Сначала ногой, потом, не заметив должного эффекта, ущипнул за оттопыренную задницу. Примерно так же лошади кусаются. Может, чуть послабже, но они-то в кузнице молотобойцами не работают.
— Эй, подруга, просыпайся, новые клиенты пришли!
Секретарша сжалась еще сильнее, ожидая в лучшем случае двойного изнасилования, а в худшем — нож под ребро. Да, даже жалко разочаровывать… Вмешиваюсь:
— Муся, неприлично молчать, когда с тобой старшие разговаривают! — Комплимент, хотя и сомнительный — не намного она помладше меня будет.
