Вокруг признания ее существования в суде поднялась небольшая война. По правилам подобные устные описания утраченных документов в суде не допускаются. Лучшее свидетельство — это сам документ. Но, как во всем, что касается законов, существуют исключения и исключения из исключений, и Рор со своей компанией мастерски убедил судью Харкина, чтобы тот дал возможность присяжным выслушать из уст Криглера описание того, что, в сущности, являлось утраченным документом.
Перекрестный допрос Кейбла, назначенный на вторую половину дня, обещал быть жестким, но урон уже был нанесен. Фитч не стал обедать, а заперся в своем кабинете.
Во время этого обеденного перерыва атмосфера в комнате присяжных заметно отличалась от обычной. Привычных разговоров о футболе и кулинарных рецептах слышно не было, стояла полная тишина. Как совещательный орган, жюри после двух недель выслушивания занудных научных выкладок экспертов, которым заплатили огромные деньги, чтобы они приехали в Билокси, пребывало почти в состоянии ступора. Теперь сенсация Криглера, вывалившего напоказ пласты грязи о табачных компаниях, встряхнула их.
Они меньше ели и больше вглядывались друг в друга. Большинству из них хотелось уединиться в другой комнате со своими приятелями и заново проиграть все, что они услышали. Правильно ли они поняли то, что рассказал этот человек? Значит, те, кто делает сигареты, намеренно поддерживают уровень никотина в них, чтобы люди привыкали к табаку?!
Кое-кому это удалось. Курильщики, которых после отставки Стеллы осталось трое, если не считать Истера, покуривавшего лишь затем, чтобы проводить время в курилке с Джерри, Пуделихой и Энджел Уиз, быстренько поели и удалились. В курилке они уселись на складные стулья и, попыхивая сигаретами, уставились в открытое окно. Зная теперь, что уровень никотина в сигаретах выше, они словно бы ощущали эту дополнительную тяжесть. Но когда Николас произнес это вслух, никто не засмеялся.
Миссис Глэдис Кард и Милли Дапри в то же самое время отправились в туалет. Там они долго делали свои дела, потом минут пятнадцать мыли руки и разговаривали, глядя друг на друга в зеркало. В разгар разговора к ним присоединилась Лорин Дьюк. Опершись о сушилку, она тут же поделилась своим удивлением и возмущением по поводу деятельности табачных компаний.
Когда убрали со стола, Лонни Шейвер, сидевший через два стула от Хермана, открыл свой лэптоп. Херман тоже работал на брайлевском компьютере. Обращаясь к нему, полковник сказал:
— Вам не нужен переводчик для того, чтобы поточнее вникнуть в эти свидетельские показания?
Херман широко улыбнулся и ответил:
— Я бы сказал, что они весьма интересны. — Это было самое большее, что Херман Граймз мог позволить себе в смысле обсуждения хода процесса.
На Лонни Шейвера ничто не произвело впечатления и ничто его не удивило.
Филип Сейвелл почтительно попросил и получил от судьи Харкина разрешение часть обеденного перерыва потратить на занятия йогой под раскидистым дубом позади здания суда. Охранник проводил его к дубу. Там Сейвелл снял рубашку, туфли и носки, сел на мягкую траву и скрутился крендельком. Когда он начал подвывать, охранник ретировался на стоявшую неподалеку бетонную скамью и опустил голову, чтобы его никто не узнал.
Кейбл приветствовал Криглера так, словно они были старыми друзьями. Криглер улыбнулся и, отвергая всякую конфиденциальность, ответил:
— Добрый день, мистер Кейбл.
За семь месяцев до того Кейбл с помощниками провели три дня в офисе Рора, делая видеозаписи Криглера. Видеофильм просмотрело и изучило не менее двух дюжин юристов, множество экспертов и даже два психиатра. Криглер говорил правду, но настал момент смазать ее и запятнать. Кейбл приступал к решающему перекрестному допросу, поэтому к черту правду! Нужно дискредитировать свидетеля!
В результате многочасовых совещаний была выработана стратегия. Кейбл начал с вопроса, был ли тот сердит на своего бывшего нанимателя.
— Да, — ответил тот.
— Вы ненавидели компанию, в которой служили?
— Компания — это некий совокупный организм. Как можно ненавидеть вещь?
— А войну вы ненавидите?
— Никогда не участвовал.
— Ненавидите ли вы растление малолетних?
— Уверен, что это отвратительно, но, к счастью, никогда не имел к этому никакого отношения.
— Ненавидите ли вы насилие?
— Считаю, что это ужасно, но, опять же к счастью, Бог миловал.
— Стало быть, нет вещи, которую вы ненавидите.
— Брокколи.
Сдержанный смех донесся из разных концов зала, и Кейбл понял, что получил козырь.
— А «Пинекс» вы ненавидите?
— Нет.
— Ненавидите ли вы кого-нибудь, кто там работает?
— Нет. Кое-кто мне не нравится.
— А ненавидели ли вы кого-нибудь, кто работал там тогда, когда работали в компании и вы?
— Нет. У меня было несколько врагов, но не помню, чтобы я кого-то ненавидел.
— А как насчет людей, которым вы учинили судебный иск?
— Нет. Опять же это были мои враги, но они лишь делали свое дело.
— Значит, вы любите своих врагов?
— Не то чтобы люблю. Знаю, что человек должен стремиться к этому, но это трудно. Не припоминаю, чтобы я утверждал, что люблю их.
Кейбл пытался нащупать хоть малейшую зацепку, которая даст основания утверждать, что Криглер действовал из мстительных побуждений. Если упоминать слово «ненависть» как можно чаще, быть может, оно западет в голову кому-то из присяжных?
— Что побудило вас выступить здесь в качестве свидетеля?
— Это сложный вопрос.
— Деньги?
— Нет.
— Может быть, мистер Рор или кто-нибудь другой, кто работает на истицу, заплатили вам, чтобы вы сюда пришли?
— Нет. Они согласились возместить мне дорожные расходы, но это все.
Менее всего Кейбл хотел бы, чтобы Криглер открыто обнародовал причины, по которым он согласился выступать свидетелем. Он косвенно коснулся их, отвечая на вопросы Милтона, а на видеопленке он подробно объяснял их в течение пяти часов. Было совершенно необходимо переключить его на другую тему.
— Вы когда-нибудь курили сигареты, мистер Криглер?
— Да. К несчастью, я курил двадцать лет.
— То есть вы хотели бы, чтобы этого не было?
— Конечно.
— Когда вы начали курить?
— Когда поступил на работу в компанию, в 1952 году. Они тогда поощряли своих сотрудников к курению. И сейчас тоже.
— Вы верите, что за эти двадцать лет причинили вред своему здоровью?
— Несомненно. Я счастлив, что не умер, как мистер Вуд.
— Когда вы бросили?
— В 1973-м, после того как узнал правду о никотине.
— Считаете ли вы, что нынешнее состояние вашего здоровья каким-то образом страдает из-за того, что вы курили двадцать лет?
— Конечно.
— Считаете ли вы, что компания несет какую-то ответственность за ваше решение начать курить?
— Да. Как я уже сказал, курение там поощрялось. Мы могли покупать сигареты по половинной цене в ведомственном магазине. Каждое собрание начиналось с того, что по кругу пускалась пачка сигарет. Это было неким непременным ритуалом.
— Ваши кабинеты проветривались?
— Нет.
— Насколько задымлены были помещения?
— Очень сильно. Прямо над вашей головой всегда висело синее облако дыма.
— Значит, вы обвиняете сегодня компанию в том, что здоровы не настолько, насколько, вы считаете, могли бы быть?
— Компания имеет к этому немалое отношение. К счастью, я сумел избавиться от пагубной привычки. Но это было нелегко.
— И за это вы затаили неприязнь к компании?
— Ну, скажем, я жалею, что по окончании колледжа попал именно в эту, а не в какую-нибудь другую индустрию.
— Индустрию? Вы имеете зуб на целую индустрию?
— Я не являюсь поклонником табачной индустрии.
— И поэтому вы здесь?
— Нет.
Кейбл полистал свои записи и быстро сменил направление.
— Далее. У вас была сестра, мистер Криглер, не так ли?
— Была.
— Что с ней случилось?
— Она умерла в 1970 году.
— От чего она умерла?
— От рака легких. Она курила по две пачки в день около двадцати трех лет. Курение убило ее, мистер Кейбл, если вы это хотите знать.
— Вы были близки с сестрой? — спросил Кейбл с достаточным состраданием, чтобы смягчить жестокую необходимость вынести трагедию на всеобщее обозрение.
— Мы были очень близки. Она была моей единственной кровной родственницей.
— Вы тяжело перенесли ее кончину?
— Да. Она была необычной личностью, мне до сих пор не хватает ее.
— Мне очень неприятно вытаскивать это на свет, мистер Криглер, но это относится к делу.
— Ваше сочувствие тронуло меня до глубины души, мистер Кейбл, но ничего относящегося к делу в этом нет.
— Что она думала о вашем курении?
