лежала на берегу и плакала. Постепенно местные жители стали расходиться, а корабль скрылся в голубой дымке за горизонтом. Тронутый её горем, я обнял её за плечи и попытался помочь ей встать на ноги. И что же она сделала в ответ, как ты думаешь? Оттолкнула меня, да так сильно, что у меня потемнело в глазах и я повалился на песок. Вероятно, будды и бодхисатвы, занимавшие в тот миг мою телесную оболочку, были немало удивлены. Когда я наконец опамятовался и поднялся на ноги, она уже понуро брела в сторону деревни. Что? Ты спрашиваешь, почему она меня оттолкнула? Об этом лучше спросить у неё самой. Должно быть, подумала, что я затеял на безлюдном берегу какое-то непотребство.
На следующий день мы с моим господином совершили восхождение на вулкан. После этого я пробыл с ним около месяца, а потом, как ни печально было расставаться, воротился в столицу. На прощание Сюнкан-сама сложил для меня стихотворение:
О, как хочется верить, что где-то есть друг, тоскующий обо мне. Я показал бы ему свою бедную хижину с кровлею из мисканта.
Наверное, он по сей день живёт в одиночестве на далёком острове в своей ветхой хижине, отринув мирскую суету. Кто знает, может быть, сейчас он лакомится сладким рюкюским картофелем и размышляет о Будде и о нашей грешной земле. Я мог бы ещё много чего рассказать вам о своём господине, но теперь уж как-нибудь в другой раз.
Сочинение
– Хорикава-сан, вы не напишете надгробную речь? В субботу состоятся похороны капитана третьего ранга Хонды, и начальник школы зачитает её… – сказал, обращаясь к Ясукити, капитан первого ранга Фудзита, когда они выходили из столовой.
Хорикава Ясукити был преподавателем школы: обучал слушателей переводу с английского, – но, кроме того, время от времени должен был в перерыве между занятиями писать надгробные речи, готовить учебные пособия, править лекции, которые должны были читаться в присутствии императора, переводить статьи из иностранных газет. Такие просьбы обычно исходили от капитана первого ранга Фудзиты. Ему было не больше сорока. Лицо у него смугловатое, худое, нервное. Идя по полутёмному коридору на шаг сзади капитана первого ранга, Ясукити непроизвольно воскликнул:
– Вот как? Я и не знал, что капитан третьего ранга Хонда скончался.
Капитан первого ранга Фудзита обернулся к нему с таким видом, будто тоже восклицал: «Вот как?» Ясукити устроил себе вчера отдых и поэтому не прочёл извещения о скоропостижной смерти капитана третьего ранга Хонды.
– Скончался вчера утром. Говорят, кровоизлияние в мозг… Так что до пятницы сделайте, пожалуйста. Как раз к послезавтрашнему утру.
– Сделать-то я сделаю, конечно, но…
Сообразительный капитан первого ранга Фудзита сразу же опередил Ясукити:
– Что касается материалов для составления надгробной речи, я вам потом пришлю его анкету.
– Хотелось бы понять, что он был за человек. Я ведь знал его только в лицо…
– У нас с ним были буквально братские отношения. Потом… потом, он всегда был первым учеником. В общем, напишите что-нибудь покрасивее.
Они стояли у выкрашенной в жёлтый цвет двери кабинета начальника школы. Капитан первого ранга Фудзита был по должности заместителем начальника школы, но его все называли начальником отдела. Ясукити должен был забывать о совести художника, когда ему приходилось писать надгробные речи.
– Он был очень умён, со всеми находился в братских отношениях. Всегда был лучшим учеником. В общем, что-нибудь напишу.
– Постарайтесь. Ну, всего хорошего.
Расставшись с капитаном первого ранга, Ясукити, не заходя в курительную комнату, вернулся в преподавательскую. Лучи ноябрьского солнца освещали его стол, стоявший справа от окна. Сев за него, он достал пачку «Bat» и закурил. До сегодняшнего дня ему пришлось написать всего две надгробные речи. Первую – в связи со смертью от аппендицита младшего лейтенанта Сигэно. Ясукити никак не мог вспомнить, что представлял собой этот лейтенант Сигэно, только что пришедший тогда в школу, даже лицо его забыл. Но ему было интересно сочинять свою первую надгробную речь, и поэтому в ней были фразы, выдержанные в стиле восьми великих танских и сунских писателей, такая, например: «За твой упокой, белое облако». Следующая была по утонувшему капитан-лейтенанту Кимуре. Ясукити и он жили в одном и том же дачном посёлке и ежедневно ездили вместе в школу и обратно, что позволило ему искренне передать скорбь по усопшему. Что же касается капитана третьего ранга Хонды, по случаю смерти которого он должен был на этот раз писать надгробную речь, то он его совсем не знал: лишь, выходя из столовой, видел его лицо, напоминавшее лысого грифа. К тому же сочинение надгробных речей не вызывало у него никакого интереса. Сейчас Хорикава Ясукити был, так сказать, получившим заказ гробовщиком. С точки зрения духовной жизни он был обыкновенным гробовщиком, которому заказывают к такому-то часу такого-то дня такого-то месяца доставить подставку для гроба в виде дракона и искусственные цветы. Сидя с сигаретой в зубах, Ясукити всё больше мрачнел.
– Преподаватель Хорикава!
Точно пробудившись ото сна, Ясукити посмотрел на стоявшего у его стола лейтенанта Танаку. Это был обаятельный человек с коротко подстриженными усами и раздвоенным подбородком.
– Это анкета капитана третьего ранга Хонды. Начальник отдела приказал мне передать это вам. – Лейтенант Танака положил на стол несколько сшитых листов линованной бумаги.
– Хорошо, – сказал Ясукити, рассеянно просматривая листы. На них мелкими иероглифами было записано движение по службе. Это была не просто анкета: в ней не говорилось, о каком чиновнике идёт речь, гражданском или военном, – она являлась как бы символическим описанием жизни любого должностного лица в мире.
– И ещё хотел спросить вас об одном слове… нет, это не морской термин. Я встретил его в одном романе.
На бумажке, протянутой лейтенантом, было написанное синими чернилами полустёршееся слово «masohism». Ясукити непроизвольно перевёл взгляд с бумажки на румяное, как обычно, детское лицо лейтенанта:
– Это? Оно читается «мазохизм»…
– Понятно, в обычном англо-японском словаре, я думаю, его нет.
Ясукити с хмурым видом объяснил, что означает это слово.
– Ах вот оно что!
На лице лейтенанта по-прежнему светилась радостная улыбка – улыбка, которая, казалось, жила своей собственной жизнью, но при этом не раздражала. Но Ясукити всё же почувствовал искушение бросить в счастливое лицо лейтенанта слова, почерпнутые у Крафта-Эбинга.
– Вы сказали, что слово это появилось благодаря человеку по имени Мазох. У него хорошие романы?
– Все его сочинения ничего не стоят.
– Но Мазох как человек всё же представляет определённый интерес?
– Мазох? Мазох глупец. Он горячо ратовал за то, чтобы правительство тратило деньги не на государственную оборону, а на защиту не имеющих лицензий проституток.
Узнав о глупости Мазоха, лейтенант Танака освободил наконец Ясукити от своего присутствия. Правда, самому Ясукити не было доподлинно известно, действительно ли Мазох предпочитал обороне государства защиту проституток, не имеющих лицензий. Может быть, достаточно