У Петра Ивановича Бартенева находился листок с собственноручно записанными шуточными стихами Соболевского к баронессе Дельвиг и Анне Петровне, из которых, видимо, А. И. Дельвиг по памяти и процитировал их окончание:
Ну, скажи, каков я?Счастлив беспримерно:Баронесса СофьяЛюбит нас наверно.
– «Что за простота!Ведь она не та!Я ж нежней кота,Легче всякой серны —К ножкам милой Керны.Ах, как они скверны!»
Соболевский утверждал, что «стихотворение это беспрестанно твердил Пушкин».
Одну «альбомную шутку» Соболевского, обращенную к Анне Петровне, привёл Н. Н. Голицын в 1880 году в статье, посвященной нашей героине[39]:
Чтоб писать хвалу Вам сносную,Добрый гений мне шепнул:В радугу семиполоснуюТы перо бы обмакнул,Из Эдема взял бы лилию,Песнь на ней бы начертилИ посыпал лёгкой пылиюС мотыльковых крыл.
А. В. Марков–Виноградский впоследствии записал в своём дневнике – разумеется, со слов Анны Петровны – ещё один экспромт Соболевского:
Что Анна в табели честей?..Всех ниже, и по регламентуПредпочитал, как должно ей.Я Александровскую ленту…А теперь я думать смею:«Ах, дайте Анну мне на шею!»
Сам Сергей Александрович поместил в альбом А. П. Керн шуточный экспромт–эпитафию её сестре Елизавете:
Ах, смерть курносая, дурацкаяПохитила тебя, о Лиза Полторацкая!
Он посвятил эпитафию также самой Анне Петровне:
Под камнем сим,Что кроет свежий дерн,Предпочивает ввекАнна Петровна Керн.
В начале ноября 1827 года Соболевский возвратился в Москву, где занимался перепечатыванием второй главы «Евгения Онегина», и… засыпал Анну Петровну любовными посланиями, о которых стало известно и Пушкину. По этому поводу в ноябре 1827 года поэт писал приятелю: «Безалаберный! Полно тебе писать глупости Анне Петровне; напиши мне слово путное. Где „Онегина“ 2–я часть?..»
Вероятно, поток восторженных излияний в адрес нашей героини продолжался; раздражённый этим Пушкин во второй половине февраля 1828 года довольно грубо и цинично (в манере самого Соболевского) сообщил ему о своей победе над Анной Петровной:
«Безалаберный!
Ты ничего не пишешь мне о 2 100 р. мною тебе должных, а пишешь о M–de Керн, которую с помощию Божией я на днях вы…б».
Вероятно, это произошло в то время, когда Анна Петровна проявила самое сердечное участие в замужестве сестры поэта.
27 января 1828 года Ольга Сергеевна Пушкина против воли родителей тайно обвенчалась с бывшим однокашником брата Льва по Благородному пансиону при Царскосельском лицее, чиновником Департамента народного образования Николаем Ивановичем Павлищевым{50}. Надежда Осиповна, узнав об этом и желая хотя бы формально соблюсти обряд благословения на брак, попросила Александра Сергеевича и Анну Петровну стать посажёными родителями и благословить новобрачных.
Согласно христианскому обычаю, в посажёные родители (в случае, если нет настоящих родителей) приглашают кого–либо из старших родственников или близких друзей. В роли посажёного отца обычно выступает женатый мужчина, в роли посажёной матери – замужняя женщина. Посажёные родители благословляют наречённых сына и дочь перед отправлением в церковь, а после венчания встречают их дома. Посажёная мать подносит новобрачным хлеб–соль, затем посажёный отец благословляет их образом. Как видим, в связи с тем, что этот обряд был условным, здесь нарушено сразу несколько его основных положений.
Анна Петровна описала этот эпизод в «Воспоминаниях о Пушкине, Дельвиге и Глинке»:
«Другое воспоминание моё о Пушкине относится к свадьбе сестры его. Дельвиг был тогда в отлучке. В его квартире я с Александром Сергеевичем встречала и благословляла новобрачных. Расскажу подробно это обстоятельство.
Мать Пушкина, Надежда Осиповна (28 января, на следующий день после тайного венчания дочери. – В. С.), вручая мне икону и хлеб, сказала: «Remplacez moi, chere amie, aves cette image, gue je vous confie pour benir ma fille!» (Замените меня, мой друг, вручаю вам образ, благословите им мою дочь от моего имени!). Я с любовью приняла это трогательное поручение и, расспросив о порядке обряда, отправилась вместе с Александром Сергеевичем в старой фамильной карете его родителей на квартиру Дельвига, которая была приготовлена для новобрачных. Был январь месяц, мороз трещал страшный, Пушкин, всегда задумчивый и грустный в торжественных случаях, не прерывал молчания. Но вдруг, стараясь показаться весёлым, вздумал заметить, что ещё никогда не видел меня одну: «Voila pourtant la premiere fois, que nous sommes seuls, madame» (А ведь мы с вами в первый раз одни, сударыня): мне показалось, что эта фраза была внушена желанием скрыть свои размышления по случаю важного события в жизни нежно любимой им сестры; а потому, без лишних объяснений, я сказала только, что этот необыкновенный случай отмечен сильным морозом. «Vous avez raison, 27 degres» (Вы правы, 27 градусов), – повторил Пушкин, плотнее закутываясь в шубу. Так кончилась эта попытка завязать разговор и быть любезным. Она уже не возобновилась во всю дорогу. Стужа давала себя чувствовать, и в квартире Дельвига, долго дожидаясь приезда молодых, я прохаживалась по комнате, укутываясь в кацавейку; по поводу её Пушкин сказал, что я похожа в ней на царицу Ольгу. Поэт старался любезностью и вниманием выразить свою благодарность за участие, принимаемое мною в столь важном событии в жизни его сестры».
В «Письме П. В. Анненкову при посылке воспоминаний о Глинке» Анна Петровна повествует о своём пребывании наедине с Пушкиным в ожидании сестры поэта и Павлищева в несколько ином тоне: между фразами поэта «А ведь мы с вами в первый раз одни, сударыня» и «Вы правы, 27 градусов» она приводит свою: «И очень зябнем, не правда ли?» А заканчивает она этот свой рассказ таким образом: «Несмотря на озабоченность, Пушкин и в этот раз был очень нежен, ласков со мною… »
Некоторые пушкинисты, правда, считают, что упомянутая близость между Анной Керн и Пушкиным произошла в день её рождения, 11 февраля 1828 года. Но в конечном итоге точная дата не столь уж важна.
Видный исследователь творчества поэта Б. Л. Модзалевский в своей первой статье об А. П. Керн высказал предположение, что Пушкин в письме Соболевскому, «поддаваясь циничному тону последнего», выразился так цинично о предмете своего восторженного поклонения лишь «для красного словца». «Мы не допускали тогда возможности, – писал Модзалевский позднее, – столь грубого выражения о „гении чистой красоты“, о женщине молодой и несчастной, которая с таким добродушием и симпатией рассказывает о Пушкине в „Воспоминаниях“ своих, относящихся именно к зиме 1827—1828 гг. Но теперь, после опубликования М. Л. Гофманом дневников А. Н. Вульфа[40] , раскрывших совершенно невероятный любовный быт и взаимные отношения тогдашней молодёжи обоих полов, – а также с очевидностью показавших интимную близость А. П. Керн и её сестры с их двоюродным братом А. Н. Вульфом, – остаётся допустить полную вероятность того, что Пушкин не прихвастнул перед своим чувственным приятелем».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
