— Должна признаться, что я сегодня согрешила, пропустив ее, — проговорила леди. — Мне надо было написать письмо Эрику. — А вы… не могли бы вы вкратце рассказать, что говорил сегодня священник о молитве? Мысль о ней никогда не представала мне в таком свете.
— В каком таком свете? — спросил Артур.
— Видите ли, Природой управляют неизменные, разумные законы: наука давно доказала это. Поэтому просить Бога о чем-нибудь (за исключением молитв о духовных дарах) — все равно что ожидать чуда; мы просто не имеем права этого делать. Я молилась не так, как он, и итог этой молитвы просто смутил меня. Скажите же, что вы думаете об этом.
— Я не хотел бы обсуждать трудности, с которыми столкнулся капитан Линдон, — мрачно отвечал Артур, — тем паче в его отсутствие. Но если это касается лично вас (тут его голос заметно смягчился), я, пожалуй, скажу.
— Разумеется, это касается меня, — отвечала леди.
— Тогда я прежде всего спрошу вас: «А почему вы исключаете молитву о духовных дарах?» Разве ваш разум — не часть Природы?
— Да, конечно, но тут проявляется Свобода Воли: я могу выбрать то или это, и Бог поможет мне совершить правильный выбор.
— Выходит, вы не фаталистка?
— Вовсе нет! — честно призналась она.
— Слава богу! — прошептал Артур так тихо, чтобы только я мог его услышать. — Значит, вы допускаете, что я в акте свободного выбора могу сдвинуть эту чашку, сказав ей: «Пойди туда или сюда!?»
— Да, допускаю.
— Отлично. Давайте рассмотрим, как это достигается согласно вечным Законам. Чашка движется потому, что на нее воздействует некое механическое усилие, заключенное в моей руке. Моя рука движется потому, что ее приводят в действие определенные усилия — электрические, магнетические и любые другие, которые могут быть созданы «нервной энергией» — порожденные моим мозгом. Эта нервная энергия, порождаемая мозгом, со временем, когда наука достигнет более высокого развития, может быть сведена к действию химических веществ, поступающих в мозг вместе с кровью и зависящих исключительно от пищи, которой я питаюсь, и воздуха, которым я дышу.
— Но разве это не фатализм? В чем же здесь Свобода Воли?
— В выборе нервов, — отвечал Артур. — Нервная сила, заключенная в мозге, естественно, зависит от действия того или иного нерва. Чтобы определить, какой именно нерв вызывает такую реакцию, нам необходимо нечто большее, чем знание вечного Закона Природы. Это нечто и есть Свобода Воли.
Глаза леди Мюриэл так и засверкали.
— О, я поняла, куда вы клоните! — воскликнула она. — Человеческая Свобода Воли представляет собой исключение из вечного Закона. Нечто подобное говорит и Эрик. Я думаю, он имел в виду, что Бог способен воздействовать на Природу только через посредство влияния на Человеческую Волю. Так что мы вполне можем молиться «хлеб наш насущный даждь нам днесь», потому что само сотворение хлеба — дело рук человеческих. Но молиться о ниспослании дождя, о хорошей погоде столь же нелепо, как… как… — Леди с легким испугом поглядела по сторонам, опасаясь, не наговорила ли она чего-нибудь лишнего.
Артур неторопливо отвечал ей — добрым, бархатно-низким голосом, подрагивающим от преизбытка чувств и напоминающим голос человека, оказавшегося перед лицом смерти:
— Неужели он, борющийся со Всемогущим, вправе поучать его? Неужели мы, «черви, рожденные в полуденных лучах», можем ощущать в себе силу направлять в ту или иную сторону Силы Природы — той самой Природы, частью которой мы являемся, и неужто мы в безграничной своей гордыне и безумном заблуждении дерзнем отказать в такой силе Ветхому Деньми? Иначе говоря, заявить Творцу: «Вот до сих пор и ни шага дальше! Ты создал мир, но править им не властен!»?
Леди Мюриэл в ответ только закрыла лицо руками и то и дело повторяла: «Слава богу, слава богу!»
Мы встали и собрались уходить. Артур на прощанье заметил:
— Еще одно слово. Если вы убедились в силе молитвы о всевозможных человеческих нуждах — молитесь. Просите, и дано вам будет. А я — я тоже молюсь. О, я знаю, Бог услышит мою молитву!
На обратном пути мы почти все время молчали. Но у самых дверей нашей обители Артур пробормотал — и его слова явились эхом моих собственных мыслей: «Что знаешь ты, о женщина, что думаешь спасти мужа своего?»
Больше к этой теме мы не возвращались. Мы сели и разговорились и сами не заметили, как прошла ночь и наступило утро. Артуру хотелось поговорить об Индии, о новой жизни, которую он надеется начать там, и о деле, которому он собирается себя посвятить. Его благородная душа была переполнена высокими помыслами и планами, не оставлявшими места гордыне или мелочному эгоизму,
— Ба, скоро совсем рассветет! — проговорил наконец Артур и отправился к себе наверх. — С минуты на минуту взойдет солнце; и хоть я бессовестно лишил тебя последней надежды выспаться этой ночью, я думаю, ты меня простишь: видит бог, я просто не мог сказать тебе сегодня: «Спокойной ночи!» Один Бог ведает, доведется ли нам увидеться с тобой, да и вообще — услышишь ли ты больше обо мне!
— Ну, услышать-то о тебе я еще непременно услышу! — мягко отвечал я, продекламировав заключительные строки странного стихотворения:
Ни одна звездаНа свете не исчезнет без следа.Там, на востоке, их зажжет любовь!Кто аватарой Вишну станет вновь?
— А ну-ка, погляди на восток! — воскликнул Артур, останавливаясь на лестнице у окошка, из которого открывался замечательный вид на море и восточный край небосвода. — Запад — огромная могила скорбей и печалей, ошибок и заблуждений Минувшего — со всеми его несбывшимися Надеждами и погибшей Любовью! Новые силы, новые надежды и замыслы, новая Жизнь, новая Любовь придут только с Востока! Привет тебе, Восток! Да здравствует Восток!
Когда я входил в свою комнатку, его последние слова еще звучали в моих ушах. Раздернув гардины, я невольно залюбовался, как солнце во всем своем великолепии вырывается на свободу из ночной темницы — океана, озаряя мир лучами нового дня.
«Вот так же и он, и я, и все мы! — восхищенно подумал я. — Все злое, мертвое, лишенное надежд уходит в прошлое вместе с ночью! А все прекрасное, живое и преисполненное новых надежд входит в мир на рассвете нового дня!
Да исчезнут вместе с Ночью все ее призраки, все ночные испарения и мрачные тени, сумеречные призраки и протяжное уханье сов! Пусть вспыхнут на рассвете ослепительные столбы света, повеет освежающий ветерок, дохнет животворящее тепло и зазвучит заздравная песня жаворонка! Привет тебе, Восток!
Да исчезнут вместе с Ночью облака ненависти и гордыни, мертвящая тяжесть греха и горькие слезы раскаяния! Пусть ярче загорится сияющий рассвет разума, повеет нежное дуновение чистоты, и весь мир охватит безмятежная радость! Привет тебе, Восток!
Да исчезнут вместе с Ночью воспоминания о погибшей любви, мертвые листья погасших надежд, скорби и печали, заглушающие лучшие силы души! Пусть повсюду живой рекой разольются чаемая сущность бытия, знамение незримых сил, отверзающие в душе человека неустрашимые и чистые очи веры!
Привет тебе, Восток! Здравствуй, Восток!»
Окончание
Власть Автора отринувшие грезы,Вы — руки, что в гробу сложила Мать:С очей не отереть ей больше слезыИ плачущее чадо не унять…Таков портрет и главная идеяКонца Истории моей. О фея —Хранительница (как хранят лишь дети!),Журившая, учившая, лелеяНасмешливого Бруно! Кто на светеЛюбил тебя, мой ангел, так, как я?Ах, Сильвия! Прощай, любовь моя!
Глава первая
УРОКИ БРУНО
Следующие месяцы моей уединенной жизни в городе резко отличались от недавней идиллии, оказавшись на редкость скучными и однообразными. Я лишился приятных собеседников, окружавших меня в Эльфстоне, с которыми я мог обмениваться раздумьями, — собеседников, чье благорасположение ко мне сделало мою жизнь полной и насыщенной. Но самое печальное — я лишился возможности общаться с двумя феями, или волшебными малышами, ибо я еще не решил для себя вопрос о том, кто или что такое они — эти малютки, чья шаловливая беззаботность заполнила мою жизнь каким-то волшебным — если не сказать магическим — сиянием.
В рабочее время, когда интеллектуальный уровень большинства людей, по моему глубокому убеждению, опускается до уровня механической кофемолки или утюга, время текло своим чередом. Зато в паузы между ними, в те блаженные часы, когда мы набрасываемся на книги и газеты, чтобы хоть немного утолить умственный голод, когда, возвращаясь к сладким воспоминаниям, стремимся — и, надо признать, тщетно — населить пространство вокруг нас милыми улыбками далеких друзей, горечь одиночества напоминала о себе особенно остро.
