Когда Меджнун достаточно повзрослел, то попросил своего отца пойти со сватовством к родителям Лейли. Ему отказали, потому что у Меджнуна были странные привычки. Он уже тогда проводил целые сутки в пустыне. Приходил обратно исхудавший, изможденный, одетый лишь в белый тюрбан и набедренную повязку, и рассудок возвращался к нему лишь спустя некоторое время. Так он и получил свое прозвище Меджнун, что означает «безумный».
«Что с твоим сыном?» — спросил отец Лейли.
Отец Меджнуна не смог ответить, потому что и сам не знал, что гонит его сына в пустыню и почему он возвращается таким, словно увидел Всемогущего.
После того как родители Лейли отказали ему, Меджнун бежал в пустыню и жил один, почти без пищи и воды. Когда он замечал газель или другого зверя в ловушке, то отпускал его, и вскоре звери начали собираться возле его убежища и ложились рядом с ним у огня. Хищники становились дружелюбны при нем, и все защищали его от опасностей.
Для зверей, окружавших его, Меджнун складывал стихи, где вспоминал имя возлюбленной, стихи столь прекрасные, что проходившие путники запоминали их и разносили по другим бедуинским стоянкам. Скоро имя Лейли звучало повсюду, и родители решили выдать ее замуж, чтобы спасти ее честь. Зная, что она не сможет выйти за своего любимого, Лейли приняла выбор родителей, не желая их позорить. Любой из мужчин был равно чужим ей, если он не был Меджнуном.
После свадебных празднеств Лейли тихо сидела на брачной постели, ожидая своего мужа, Ибн Салама. Радостный, что может назвать ее своей наградой, он вошел и преподнес ей блюдо сладчайших фиников, тщательно отобранных на принадлежавших ему финиковых пальмах. Она вежливо отведала их и дружелюбно говорила с ним, истинный портрет покорной жены. Но когда он коснулся ее руки, она отдернулась. Ночь уходила, а он все еще не смел коснуться ее губ своими или обнять ее талию загорелыми руками. На рассвете он уснул рядом, одетый, а она свернулась рядом с ним.
Так проходили месяцы. Лейли почтительно приветствовала Ибн Салама, готовила ему чай и еду, даже разминала ступни, когда он уставал, но ни разу не позволила ему коснуться своего безупречно сберегаемого сокровища. Потому что он был обычным человеком. Он ездил верхом, охотился с соколами и получал от своих финиковых пальм достаточно, чтобы жить в довольстве. Но никогда ему не сложить стихов, подобных тем, что слагал Меджнун, никогда не заставить ее сердце рваться от тоски. Лейли уважала своего мужа и даже восхищалась им, но не испытывала ни малейшей страсти.
Несмотря на ее равнодушие, Ибн Салам все сильнее влюблялся в Лейли. То, что она отказывалась открыть ему свое сердце, глубоко его ранило. Однажды он решил взять ее против ее воли, ибо она принадлежала ему. Но что хорошего вышло бы из того? Лейли была женщиной, которая либо пришла бы к нему сама, либо не пришла никогда. Он решил ждать и надеяться, что однажды она смягчится. Пусть она закрыта для него, как раковина, он будет для нее распахнут, как море. Ни один мужчина не обращался с женой так нежно, ни один не любил так безоглядно.
Месяцы становились годами, Лейли хранила целомудрие, но все чаще задумывалась о своем решении. Все ее подруги вышли замуж и родили детей. Одна она не знала, что такое тяжесть мужского тела или своего ребенка на руках. Разве она не заслуживала той жизни, что и у других? Неужели она, гордость своего племени, должна предлагать себя собственному мужу и надеяться, что однажды ее любовь расцветет так же пышно, как и его?
Через несколько дней на базаре она услышала новые стихи о любви Меджнуна к Лейли из уст старика.
Мои ступни приветствуют боль,Ведь она напоминает мне о любимой.Я бы шагал по терновому полю Лейли,А не по чужим розовым цветникам.
Лейли с трудом вздохнула. «А где он?» — спросила она старика, зная, что Меджнун где-то рядом.
«Он вернулся, — сказал старик, — и не ищет никого, кроме тебя».
«А я его, — ответила она. — Скажи ему, пусть встречает меня вечером в пальмовой роще». Ей ведь тоже надо было проверить, осталась ли ее любовь чистой и крепкой.
Лейли сказала мужу, что идет в шатер матери выпить с ней чаю. Завернувшись в покрывало, она добралась до пальмовой рощи после заката. Меджнун сидел в пятне лунного света, облаченный лишь в набедренную повязку. Он выглядел выше и тоньше, потому что исхудал; она видела все ребра на его боках. Теперь он казался диким зверем, нагим перед Богом и небесами.
«Наконец-то, любимая!» — вскричал он.
«Наконец!» — эхом отозвалась она. Она не видела его больше лет, чем могла сосчитать.
«Моя Лейли! Твои локоны черны как ночь; твои глаза темны и прекрасны, как у газели. Я буду любить тебя вечно».
«А я тебя, жизнь моя!» Она села за границей лунного круга, омывавшего его.
«Однако сейчас я должен спросить свою любовь, — добавил Меджнун, и глаза его были полны печали. — Почему ты предала меня?»
«О чем ты?» — спросила она, отпрянув в изумлении.
«У тебя есть муж! — сказал он, дрожа: ночной воздух становился прохладнее. — Почему я должен верить, что ты все еще любишь меня?»
«Он мне муж только по названию, — отвечала она. — Все эти годы я много раз могла отдать ему себя, однако моя крепость осталась невзятой».
«Для меня», — сказал он, и радость была в его глазах.
«Для тебя, — отвечала она. — Ибо что он в сравнении с тобой?»
Она плотнее закуталась в одежды, будто стремясь защитить себя от алчных глаз. «Да, сказать по правде, недавно я задумалась о жизни, которую я выбрала, — добавила она. — Ты свободен. Ты можешь идти, если хочешь, жить со своими зверями и слагать свои песни. Ты можешь изгонять песней то, что мучает тебя, и все будут повторять твою печаль. Но я заперта здесь одна и никому не скажу из страха утратить честь. А теперь скажи мне: кому труднее хранить верность?»
Меджнун вздохнул: «Тебе, любимая. Тебе. Вот поэтому всем своим сердцем я отдаю тебя любви твоего мужа, если ты выберешь его. Потому что ты заслуживаешь любви, как всякая женщина. А что до меня, я буду любить тебя, что бы ты ни сделала».
Лейли молчала, глубоко задумавшись.
«Лейли, возлюбленная моя, я раб твой. Когда я вижу пса, пробегавшего мимо твоего дома, я с благоговением целую его грязные лапы, ведь они побывали близ тебя. Когда я гляжу в зеркало, то вижу теперь не себя, а лишь тебя. Не зови меня больше моим именем. Зови меня Лейли, ибо ею я стал нынче!»
