Из экипажа Богданова чудом выжил стрелок сержант Горлов. Когда после нескольких месяцев лечения он вернулся в полк, рассказал: «Очнулся я в сумерках (полет выполнялся в середине дня), лежу рядом с обгоревшими обломками самолета на небольшой поляне. В нескольких метрах от меня – мертвый летчик. Его останки деловито раздирает лиса. Хотел отогнать ее, но не смог. Подумал: «Вот дрянь, и меня так станет драть». Стало страшно. Попытался подняться, но тут же потерял сознание. Пришел в себя уже в лазарете. Как в нем оказался – не знаю.
Останки Богданова привезли в полк. Похоронили его недалеко от деревни, рядом с молодыми березами. Там же покоились еще несколько летчиков. К сожалению, запомнились не все, но точно помню Смоленцева и Ларина из 1-й эскадрильи. После гибели Богданова вместо него из соседнего полка прибыл старший лейтенант Гончарук. Там он был заместителем командира эскадрильи. Пстыго хорошо его знал еще до прихода в полк. Представил его как одного из лучших летчиков дивизии. Себя этот летчик стремился показать чуть ли не асом. Он считал, что равных ему в полку нет.
Мне казалось, что он больше занимается самовосхвалением. Закралась мысль, что в полку он долго не продержится. Вскоре так и вышло. Как-то одного летчика из 1-й эскадрильи здорово пощипали истребители. На кратком разборе полетов мы обратили внимание на отдельные ошибки в его действиях. Не допусти он их и прояви большую решительность в воздушном бою, мог бы выйти победителем. Больше всех его критиковал Гончарук и при этом добавил: «Случись мне попасть в такую обстановку, я бы наверняка уложил «фоккера» и показал бы, на что способен штурмовик в умелых руках». Часа через два снова вылет, и тоже без прикрытия.
Вместе с группой пошел и Гончарук. В районе цели, как и накануне, напали истребители. Гончарук, оторвавшись от группы, решил в одиночку вступить в поединок с истребителем. Его самоуверенность оказалась выше способностей. На глазах всей группы он был быстро сбит. Погиб он из-за своей самоуверенности, никому ничего не показав. Его пребывание в полку не продлилось и недели, но лихостью своей запомнился надолго. Видимо, летчик, стараясь показать свои способности в умении вести бой, опрометчиво бросился на истребителя, для которого штурмовик был такой же мишенью, как для штурмовика транспортный самолет.
Наша эскадрилья почти полностью обновилась. Кроме комэска Марченко, которого еще окончательно не утвердили в должности после погибшего Сеничкина, ведущих групп не осталось. Сам Марченко после того, как горел под Орлом, стал летать значительно меньше. Поэтому нас стали включали в состав групп из других эскадрилий или в группу управления полка. Погода редко позволяла летать большими группами. Летали чаще мелкими. В других эскадрильях тоже были большие потери среди ведущих. Перед командиром полка встал вопрос: где их взять? Не водить же пары самому или своему заместителю. Понимая, что со стороны помощи ждать неоткуда, он решил готовить кадры из молодых.
Одним из них оказался я. Группы водить мне пришлось неожиданно для себя – сразу, будто занимался этим и раньше. Произошло это так: вызывает меня Пстыго к себе на КП и ставит задачу на вылет звеном. В конце постановки предупреждает: «Смотри, на рожон не лезь. То, что задание выполнишь, я уверен, но имей в виду – летишь не один, поведешь группу. Будь внимателен, береги людей, не растеряй их. Опыт для выполнения задания у тебя есть. Считаю, задача посильная. Вопросы есть? Если все понятно, иди, готовь группу, состав подберешь сам. Вылет по готовности. Надеюсь на тебя, желаю успеха. На этом все».
В принципе задание было несложным. Надо было нанести удар по минометным батареям, но при этом требовалась большая точность. Дело в том, что цель находилась в нескольких сотнях метров от переднего края. Неточность могла привести к удару по своим. А что это значит, понятно без объяснений, как и то, что меня потом могло ожидать. Для определения точных координат от меня требовалось отличное ориентирование на местности и умение найти цель. Это не так просто, если учесть нервное напряжение, в котором находишься, выполняя первый вылет в качестве ведущего. Сосредоточившись, взял себя в руки и начал готовиться к полету. Ограниченное время не позволяло провести ее должным образом, но во время войны так бывало частенько. За какие-то минуты необходимо многое сделать. Этот вылет для меня не первый, но группу я поведу впервые. Помимо себя надо подготовить и остальных.
Прежде всего я обдумал план полета, прикинул, как и что надо делать от взлета до посадки. Учитывая, что в районе цели будет сильный зенитный огонь, решил запомнить расположение объекта. Над целью под огнем противника ни картой, ни топографическим планом, выданными мне на полет начопером майором Юстратовым и начальником разведки полка капитаном Галушкиным, воспользоваться не придется, в чем я неоднократно убеждался ранее. Большим подспорьем в запоминании расположения объекта удара было отличное знание района боевых действий. Эту местность я хорошо знал, чуть ли не до отдельного дерева или кустика. После доклада командиру полка о готовности группы получил «добро». По погодным условиям полет выполнялся без истребителей сопровождения. Стояла сплошная облачность с высотой нижней кромки 400 метров при небольшой дымке с горизонтальной видимостью не более 2,5 километра. Сейчас такие метеоусловия считаются сложными и определены минимумом, при котором летчика, не имеющего соответствующей подготовки, к полету не допустят. А в те времена не существовало никаких минимумов – шла война, и летали все.
Я тоже не имел никакой специальной подготовки. Хорошо понимая, насколько сложен полет в облаках и чем он может кончиться без достаточной тренировки, далеко в них не заходил. К полетам при плохой видимости и низкой облачности мы привыкли. Нередки были случаи, когда она доходила до земли, переходя в туман. Попадая в сложные метеоусловия, я старался сохранять спокойствие, не паниковал, каким-то чудом находил аэродром, и полет заканчивался нормально. При ограниченно годной погоде обычно летали парой и реже звеном. Но когда обстановка требовала нашей помощи, мы шли на явный риск и летали большим количеством самолетов, вплоть до полка. Поэтому метеоусловия в нашем полете меня, как ведущего группы, нисколько не волновали. В какой-то мере погода даже способствовала обеспечению сохранности группы от атак истребителей противника. Над полем боя их не было, хотя немцы летали при такой погоде чаще наших. Конечно, этот упрек я отношу не ко всем нашим истребителям, а только к тем, которые тогда с нами работали.
Как и ожидал, на подходе к цели в нашу сторону понеслись разноцветные эрликоновские трассы. Мы тут же ударили по ним. Подавив огонь, произвели несколько заходов на цель, пока не израсходовали весь боекомплект. С пункта наведения авиации нас поблагодарили за отличную работу. Домой возвратились без потерь. Пстыго, выслушав мой доклад, тут же поставил новую задачу. Лететь надо было шестеркой. По выражению лица командира я так и не понял, доволен он нами или нет. Но раз дает новое задание – значит, доволен и верит мне. Новая цель находилась гораздо дальше от переднего края. В своей эскадрилье наскрести шестерку мы не смогли. Кое-кого Пстыго добавил из 1-й. Одним из летчиков, пополнивших группу, был лейтенант Жучков – любимец Пстыго, в будущем начальник ВСС полка. А тогда он ходил в рядовых и считался, как у нас Портненко, слабым летчиком. Из-за неумения нормально ходить в строю их редко брали в свои группы ведущие.
Второй вылет также прошел удачно. Назад вернулись в полном составе. Группа пришла на аэродром в плотном боевом строю. После этого стало обычаем возвращаться с задания в плотном строю, а не тянуться размазней, как бывало раньше. Хорошая слетанность заметно подняла настроение полка. Инженерно-технический состав, видя, как возвращаются с задания их летчики, стал с большим старанием готовить машины к полетам. Молодые летчики приводили на аэродром плотные компактные группы, как на параде. Старых ведущих остались единицы.
Об их недостатках я уже говорил: почти все они раньше не летали или почти не летали ведомыми. Поэтому не понимали, каково нам на тяжелой машине нагонять своих ведущих, несущихся домой на максимальной скорости. После штурмовки они старались как можно быстрее выскочить на свою территорию, меньше всего беспокоясь за сохранность группы. Такое случалось частенько. На разборах полетов летчики прямо говорили им об этом. И хотя отдельные командиры обещали впредь не допускать подобных ошибок, это были лишь слова. На деле же все было по-прежнему. Иной раз бывало и так: пользуясь своим служебным положением, они реагировали на критику грубым одергиванием.
Когда я стал ведущим, то всегда старался мысленно представить себя на месте ведомых, помня, как самому приходилось потеть. Стремясь не повторять ошибок своих предшественников, делал все от себя зависящее, чтобы облегчить жизнь ведомым. На «иле» от истребителей не уйдешь, поэтому я делал все возможное, чтобы после атаки цели с круга быстро собрать ее в плотный кулак. После выхода из пикирования я уходил не на максимальной скорости, как это делали прежние ведущие, а уменьшал ее до минимально возможной. Для еще не слетавшихся со мной летчиков такой маневр оказался неожиданным, и они в первых полетах, не рассчитав скорость, иногда проскакивали мимо меня. Идя плотной группой, нам было значительно легче отражать атаки истребителей. В результате наши потери резко снизились. В тех группах, где я был ведущим, от истребителей в конце войны был потерян всего один самолет, да и тот под вопросом. Никто из летчиков не видел, куда делся самолет, на котором летел молодой летчик. Это было под городом Ратибор в Германии.
