Спрашиваю у стрелка: «Где Медведев?» В ответ слышу: «Пока не видно». Значит, вернулся назад. Наверное, что-то случилось, подумал я. Бог с ним, пойдем пятеркой. Выполнив задание, возвратились домой. На стоянке его машины не оказалось. Видимо, что-то случилось. Вижу, как к стоянке подходит его стрелок Чернышев. Сразу успокаиваюсь. На командном пункте встречаю парторга полка Секача. «Ты знаешь, какой у нас сегодня был цирк на взлете, когда вы уходили на задание?» И рассказал, что произошло. Как только после нас рассеялся снег, мы увидели в конце полосы каких-то людей. Командир полка с инженером поехали на «полуторке» выяснять, кто это.
Взяли и меня. Вскоре мы увидели валявшееся хвостовое оперение и сразу поняли – случилась беда. В конце полосы на протяжении 150 метров были разбросаны обломки. Мотор улетел на 400 метров. Самолет был полностью разрушен. Из снега, залитого маслом, антифризом и бензином, торчали его остатки вперемешку с разбросанными бомбами, пушками и боеприпасами. Больше всего нас удивил сам Медведев и его стрелок. Не обращая на нас внимания, они с каким-то деловито сосредоточенным видом бродили среди обломков и что-то искали. Остановив машину, Пстыго сердито крикнул: «Что вы там делаете? Ведь кругом бомбы, а вы шуруете ногами по обломкам. Вам что, жить надоело? Медведев, немедленно прекратите!» Медведев остановился и, как бы раздумывая, идти дальше или нет, медленно произнес: «Товарищ командир, шесть плиток шоколада». «Какие еще плитки? – перебил его Пстыго. – Вы что, безумцы? Выходите оттуда, говорить потом будем!» – «Товарищ командир, – снова уже более решительно и громче произносит Медведев, не обращая внимания на сердитый голос Пстыго, – здесь в обломках валяется бортпаек. В нем шесть плиток шоколада, банки со сгущенкой, копченая колбаса. Не оставлять же все это здесь – пропадет. Найдем и пойдем отсюда». Еле убедили его и такого же упрямца-стрелка. Ходить, конечно, там было можно, но только нормальным людям, а эти-то наверняка находились в стрессовом состоянии, а это опасно. Я и не представлял, что на взлете такое может случиться. Главное, что оба остались живы». Случилось это 6 февраля 1944 года.
Вечером на ужине после законных 100 граммов, хотя задания он фактически не выполнял, Женя наконец пришел в себя и рассказал, что произошло: «Струей машину резко бросило на левое крыло. Выправить положение не сумел. Вижу, как оно ударяется о землю. Машину бросило на нос, и больше ничего не помню. Очнувшись, вижу, лежит мой «цыганенок» (так он называл своего стрелка), потом поднялся. Ощупываю себя, вроде бы все нормально, но во всем теле сильные боли от ушибов. Попробовал подняться – получилось. Ну, а потом приехал Пстыго и подобрал нас». Ему часто везло, и судьба берегла, но в последний раз обманула, вернее, он сам себя обманул. Не войди он в облака, как знать, может быть, остался бы жив. Теперь из старого летного состава в эскадрилье, кроме меня да все еще не дотягивавшего до среднего уровня и постоянно числившегося в молодых Бори Портненко, никого не осталось.
Большие надежды я возлагал на четырех стажеров-инструкторов, прибывших к нам из летных школ и ЗАПов для приобретения боевого опыта. Летали они хорошо. Имели большое желание сходить на боевое задание – посмотреть, что такое настоящая война. Такая возможность им вскоре представилась. Погода в тот день впервые за зиму была благоприятной для полетов. Светило солнце, штиль, отличная горизонтальная видимость. Настроение соответствовало погоде. Иван Иванович решил, что это благоприятный момент для ввода в строй молодых летчиков. Желание быстрее обстрелять молодняк было естественным стремлением командира. Но вводить их в строй надо было не всех сразу, а постепенно, чтобы избежать напрасных потерь. На это-то Иван Иванович и не обратил внимания, как и не учел допущенной им ошибки, когда Медведев на взлете разбил машину. В состав группы командира 1-й аэ капитана Байматова включили сразу всех четырех стажеров, приписанных к нашей эскадрилье. Байматов водил группы очень своеобразно. При появлении истребителей противника проявлял большую нервозность. За это летчики не любили с ним ходить, знали: наверняка опять их вымотает.
В районе цели группу атаковали истребители. В результате из четырех стажеров троих мы недосчитались. Необдуманность с вводом в строй отличных летчиков обошлась полку ненужными потерями. Правда, такие ошибки Пстыго допускал только в период становления командиром. С приобретением им опыта их количество значительно уменьшилось. Но иногда за них приходилось платить кровью. Я в том вылете не участвовал и, как проходил бой, не знаю. Гибель товарищей несколько охладила боевой порыв у тех, кто еще не успел слетать. Для двоих из них фронтовая судьба сложилась удачнее. Николай Коган и Леонид Пунтус изъявили желание в летную школу, откуда прибыли на фронт, не возвращаться, а остаться в полку и продолжать воевать. В эскадрилье они прошли хорошую школу. Войну оба закончили заместителями командиров эскадрилий, были уважаемыми летчиками полка. Один из них, Пунтус, стал любимцем командира полка.
Молодые летчики, прибывшие на пополнение из школ и прошедшие дополнительную подготовку в ЗАПах, имели слабую технику пилотирования. Сказывался небольшой налет и перерыв в полетах. Спарок, самолетов с двойным управлением, в полку не было, поэтому вводить их в строй было нелегко. Особенно не ладилось у них с основными элементами полета – взлетом и посадкой. Ошибки в выполнении этих элементов создавали предпосылки к летным происшествиям, а иногда и к авариям с тяжелым исходом. У нас в эскадрилье особенно часто их допускал Цыганков, за что однажды поплатился жизнью непричастный к летному делу человек.
А в 1-й эскадрилье это стоило жизни самому летчику. В начале разбега он не сумел выдержать направление, и машину повело вправо. Вместо того чтобы немедленно прекратить взлет, он продолжил разбег, приближаясь к лесу, стоявшему сплошной стеной вдоль всего летного поля. Опасаясь столкновения с соснами, он, не набрав необходимой скорости, обеспечивавшей нормальную управляемость, преждевременно подорвал самолет и сразу перевел его в набор. Загруженная машина, зависнув на доли секунды над кронами деревьев, свалилась в штопор и под небольшим углом ударилась о землю в районе стоянок соседнего 211-го штурмового полка. Летчик ударился головой о бронированный козырек кабины и погиб.
Воздушный стрелок в горячке бросился к кабине командира и увидел в ней сорванный с головы шлемофон вместе с черепной коробкой и мозгами летчика. Схватив его в руки, он побежал на КП полка, находившийся с другой стороны полосы. Там в это время находился начальник оперативного отделения майор Юстратов. Стрелок молча подошел к столу с оперативной картой, положил на нее окровавленный шлемофон и, грубо обратившись к нему на «ты», попросил закурить.
Начопер, будучи занят своим делом, поначалу не обратил на него внимания, но потом вспылил и решил отчитать за неумение вежливо разговаривать со старшим по званию. Однако, увидев содержимое шлемофона, тут же изменился в лице и, не докончив мысли, бледнея, опустился на скамейку и впал в обморочное состояние. Позже стрелок не смог объяснить, что его привело на КП. Видимо, он был в состоянии аффекта и не контролировал свои действия.
Недоученность и несоблюдение инструкции по технике пилотирования Ил-2 стоили жизни Ларину, а другим послужили наглядным примером того, чем заканчиваются ошибки летчика на взлете. На аэродроме Зайцево мы похоронили больше всего летчиков. В большинстве случаев они гибли над территорией противника. Их редко когда находили, да и заниматься этим было некому. Забирали, только когда было точно известно, что погибший экипаж наш.
Как-то раз наша группа возвращалась домой. На окраине деревни севернее станции Бычиха я увидел горевший дом, в который врезался самолет Ил-2. Подойдя ближе, обратил внимание на опознавательный знак нашего полка, наносившийся на фюзеляж. Номера рассмотреть не сумел – он уже обгорел. По прилете доложил командиру. Через несколько минут выяснилось, что самолет этот из 2-й эскадрильи. Летал на нем летчик Смоленцев. Он погиб вместе со стрелком. В Брянске цыганка нагадала ему прожить до девяноста лет. Не знаю, насколько он верил ее предсказанию, но судьба решила по-своему. Не вернулся с задания и его напарник. Видимо, он погиб еще в районе цели.
Гибель товарищей тяжело переносилась нами. Но жизнь есть жизнь. Известно, что человек ко всему привыкает. Так было и у нас: днем похоронят человека, скорбим по нему, а вечером, смотришь, в какой-то землянке заиграл баян. Играли обычно Барчан и Назаренко. Сначала исполнят что-то грустное, а потом непременно «Землянку» с «Огоньком», а затем и что-то более веселое. Танцев заранее не планировали. Возникали они стихийно. Молодость брала свое. Скорбь на фронте проходила быстро. Отдых и нервная разгрузка для людей были необходимостью. Не будь этого, было бы крайне трудно завтра начинать боевую работу.
