— Вот если бы мне кто-нибудь помог, скажем, мальчик или два мальчика, то я бы собрал рефрижератор, и, пожалуй, дня через два-три он бы заработал. Джордж замолчал, и Иш, зная старину Джорджа как не сильно большого говоруна, решил, что речь закончена, и удивился, когда продолжил Джордж:
— А вот об этих законах, о которых ты тут говорил. Я не знаю. Я вот, пожалуй, даже рад, что живем мы тут, где нету у нас никаких законов. Что хочется тебе делать, то ты и делай. Захочешь куда поехать, езжай себе на здоровье и машину где хочешь, там и поставишь. Прямо у пожарного крана можно, и никто тебе штрафа не вручит — вот так-то, ставь машину у пожарного крана, если у тебя есть машина, которая еще ходит. Пожалуй, это отдаленно напоминало шутку, и, кажется, Иш впервые услышал от Джорджа шутку. А чтобы никто не ошибся и понял, что это веселая шутка, Джордж первый тихонько рассмеялся. Остальные поддержали. И Иш лишний раз убедился, что стандарты юмора в Племени застыли не на должной высоте. Иш было решился продолжать, но его опередил Эзра.
— А теперь я хочу предложить тост, — сказал Эзра. — За закон и порядок!
— Пожилые посмеялись слегка, вновь услышав знакомую фразу, но для молодых была она ничего не значащим, пустым звуком. А когда все подняли стаканы за «закон и порядок» и выпили портвейн, все потекло по мирному руслу небольшой посиделки в тесном, почти домашнем кругу. «Наверное, это и должна быть мирная, семейная посиделка, — думал Иш, — где дело не должно вторгаться и портить покойный отдых». Может быть, семена, посеянные его пылкой и страстной речью, и дадут в будущем какие-нибудь всходы… Но, пожалуй, в этом было гораздо больше причин для сомнений, чем для веры. Сколько этих шуток было про мужика и гром и про крышу, которую после дождя чинят. Люди не изменились, если хуже не стали. И будут сидеть в бездействии до тех пор, пока что-нибудь не случится, а ведь большей частью плохое случается. А сейчас Иш выпил портвейн вместе со всеми и рассеянно слушал разговоры, — слушал, а другой частью сознания продолжал думать о своем. Да, что бы ни случилось, сегодня хороший день. Он выбил число «21» на гладкой поверхности камня, и начался Год двадцать второй. И в этот день — может, и потому, что год был назван так, как он назван, — Иш задумался серьезно о возможностях младшего сына. Иш взглянул в сторону Джои и поймал ответный, полный обожания быстрый взгляд умненьких глаз. Да, по крайней мере, здесь есть один, кто понимает его до конца.
В огромной и сложной системе из дамб, туннелей, акведуков и резервуаров, благодаря которой вода с гор попадала в города, в одной из секций стальных труб акведука изначально крошечная трещина оказалась, совсем крошечная, но приведшая к роковым последствиям. К несчастью, в конце рабочего дня трубу эту проверяли, когда устал контроллер, и притупилось его внимание. В общем, как будто ничего плохого и не случилось. Установили монтажники трубу на свое место, и стала она служить своему назначению — не очень исправно, но все-таки служила. Незадолго до Великой Драмы объездной техник заметил течь в секции. Ничего страшного, обварить трубу — и будет она как новенькая, и даже еще лучше. А потом много лет прошло, и ни один человек не заглянул в те края. И крошечная струйка воды становилась постепенно все больше. Даже в засушливое лето зеленый квадратик земли указывал, где подтекает труба; а птицы и маленькие зверушки пили здесь воду. Ржавчина разрушала трубу снаружи, и внутри, под действием стремительного потока воды, тоже ржавела труба, и появлялись на теле толстой стали, как булавочные уколы, маленькие, едва заметные язвочки, и стремились те язвочки поскорее соединиться с ржавчиной, что снаружи трубу разъедала. Пять лет, а за ними еще пять лет прошло, и уже дюжина тоненьких струек змеилась по толстому боку трубы. Теперь из натекшей лужи уже скот пил. А через пять лет маленький ручей под трубой протекал — единственный ручей, в котором жизнь играла, когда все остальные в этом засушливом месте у подножия гор пересыхали. И теперь уже не крошечные язвочки, а целые каверны покрывали тело трубы, и от этого ослабла до предела вся структура металла. А внизу под трубой земля давно уже мягкой, размытой грязью стала, и приходящий на водопой скот своими копытами настоящий овражек вытоптал. В конце эрозия таких размеров достигла, что поплыла земля в основании бетонной опоры, на которой труба со своим тяжелым грузом воды покоилась. И когда дрогнула и просела опора, вся тяжесть воды еще сильнее начала на ослабленную трубу давить. И от давления лопнула труба, и из образовавшейся щели вырвался на свободу ручей побольше и потек вниз по дну оврага. И когда ручей этот еще больше воды вымыл из-под опоры, снова качнулась она. А когда качнулась во второй раз опора, в новом месте лопнула труба, и ручей уже в маленькую речку превратился.
Стоило лишь в конце долгого дня откинуть одеяло и поудобней устроиться на мягкой подушке, как оглушительно резкий в тишине ночи винтовочный выстрел заставил его сесть в постели и застыть, напряженно вслушиваясь. Еще один выстрел, а за ним грохот оглушительной перестрелки покатился по ночной Сан-Лупо. И только тогда он почувствовал, как подрагивает кровать, — это Эм тряслась в беззвучном смехе. И тогда безвольно опустились его плечи.
— Старая, глупая шутка, — сказал он.
— Но сегодня ты попался!
— Просто слишком много думал о том, что нас ждет. Да, слишком много думал о нашем будущем, вот почему и нервный такой стал. Перестрелка продолжалась с неослабевающей силой, словно началась новая Гражданская Война, а он лежал в мягкой постели и пытался сбросить напряжение тяжелого дня. Теперь-то он знал, что произошло. Когда костер догорел и все разошлись по домам, один из мальчиков вернулся к пепелищу незамеченным и бросил в горячие угли несколько коробок с патронами. А когда коробки прогорели, начали один за другим взрываться патроны. Как и большинство грубых шуток, эта тоже могла привести к нехорошим последствиям, но трава, на их счастье, еще зеленела и за пожар можно было не опасаться. Да и людей, наверное, предупредили о готовящейся забаве, чтобы держались подальше от горячих углей. Иш еще немного поразмышлял и пришел к выводу, что, скорее всего, лично для него предназначалась веселая шутка, а всех остальных заранее предупредили. Ну и отлично! Если это так, то шутка удалась и он купился на все сто процентов. И снова почувствовал Иш раздражение, но не от того, что оказался одураченным, а, как казалось, по более серьезным соображениям.
— Понимаешь, — повернулся он к Эм, — все как всегда, и еще несколько коробок с патронами взрываются без пользы, а ни одна живая душа в этом мире ведь не знает, как делаются патроны! А мы живем среди пум и диких быков. А патроны — единственное средство держать их на почтительном расстоянии. И еще нужно добывать пищу, а как ее добывать, не стреляя в скот, кроликов, перепелок, мы тоже не знаем. Эм, или не зная, что ответить, или не желая отвечать, молчала, и тогда он с нарастающим раздражением стал вспоминать вечерний костер. Огромный костер, основой которого служили принесенные с ближайшей лесопилки аккуратно нарезанные доски. А если обложить эти доски со всех сторон рулонами туалетной бумаги, благодаря дыркам внутри восхитительно горевшим, добавить ящики со спичками, производившими короткие ослепительные вспышки, бутылки со спиртом и всякими горючими химикатами, то эффект получится впечатляющим. Если все это покупать за деньги, то результат получился бы не менее впечатляющим, ибо в Старые Времена такой костер мог стоить никак не меньше десяти тысяч. Ну а сейчас, сгоревшие материалы становились просто бесценными, ибо, исчезнув бесследно, не могли быть воспроизведены снова.
— Не переживай, милый, — наконец услышал Иш голос Эм. — Давай спать. И тогда он тихонько поерзал в кровати, чтобы прижаться лицом к ее груди, — так, казалось, сила ее и уверенность передаются и ему.
— Да я и не переживаю особенно, — сказал он. — Просто мне порой кажется, что наша покойная жизнь не может продолжаться вечно, и потому я начинаю рисовать будущее самыми черными красками. Он лежал тихо, ждал, что скажет Эм, но Эм молчала, и тогда он снова заговорил:
— Помнишь, как я все время не устаю повторять, что мы должны жить созидая, а не подбирать то, что лежит под руками. Это для нас плохо кончится, как в материальном, так и в нравственном смысле. Помнишь, я начал говорить об этом, когда еще не родился Джек.
— Да, я помню. Ты повторял эти слова очень много раз, но что бы ты ни говорил, гораздо проще открыть готовую консервную банку, тем более что их все еще много и на складах и в лавках.
— Но всему приходит конец. И что тогда станут делать люди?
— Ну, я думаю, это будет зависеть от людей, думаю, они найдут способ, как решить свои собственные проблемы… И еще, дорогой, я очень хочу, чтобы ты наконец перестал беспокоиться об этом. Все было бы по-другому, если бы рядом с тобой оказались люди, думающие так же, как и ты. Но сейчас здесь только Эзра, Джордж и я — простые и, наверное, не очень умные люди. И мы не умеем думать иначе. Дарвин — так его, кажется, звали? — считал, что мы произошли от обезьян или от похожих на них, а ведь обезьяны и все прочие — они ведь не задумываются о будущем. Вот если бы мы произошли от пчел или муравьев — вот тогда мы бы точно думали о будущем, а если от белок, то тогда бы умели запасаться орехами на зиму.
