Она просыпается от кашля. Приподнимается, откашливается. Сразу же понимает, что и впрямь заболела. Жар, пот, голова тяжелая и немного кружится, во рту незнакомый привкус. Настя облизывает изнутри губы и зубы — вкуса нет. Она подносит к лицу руку — никакого запаха. А должен быть, Настя всегда на ночь смазывает руки увлажняющим, приятно пахнущим кремом. Или вчера не смазала, забыла? Значит, уже вчера все пошло не так, как надо?
Главное — не впадать в панику. Да, наверное, это ковид. Было бы странно, если бы он не настиг: Настя ни на день не прекращала работу, встречалась с множеством людей, помогая Мите, видя, как и он в эти предновогодние недели старается завершить дела, не оставить долгов следующему году. Это и примета плохая, и за душу тянет: Митя, как и Настя, не любит ничего неоконченного.
Настя взяла телефон посмотреть время. Семь минут шестого. Что ж, маловато поспала, но случалось и меньше. Выпить кофе, привести себя в порядок, принять парацетамола. Но сначала встать. Это легко и просто, Настя, прирожденный жаворонок, никогда не имела привычки нежиться, дремать после сна. За это ее хвалили и обе бабушки, и мама. И не только пробуждение, все дела у нее так. Решила — сделала. Задумала кончить школу с золотой медалью, хотя для поступления в вуз хватило бы отличного аттестата и ее знаний, — кончила с золотой медалью. Решила после университета стать кандидатом наук — стала. Наметила довести тело до совершенства в пределах, дозволенных природой, без всяких операций и коррекций, только упражнениями и диетой — довела. Поставила цель не откладывать замужество, чтобы быстрей миновать мешающие работе беременность и раннее материнство, а для этого выбрать из имеющихся молодых людей самого порядочного, симпатичного и здорового — исполнила. Почувствовала, что тесно в Саратове, что пора перебираться в Москву — перебралась, взяв Антона и Алису. Поняла, что нужно устроиться в крепкую государственную структуру, — устроилась. Всегда была хозяйкой положения, исполняла задуманное, не считая некоторых мелочей, но при этом благоразумно не впадала в гордыню, регулярно посещала церковь, молилась и ставила как благодарственные, так и уповательные свечки, упрекая Антона, что тот вне веры — за это теперь и поплатился, пусть не удивляется! Кстати, с религией у Насти тоже устроилось, как и с другими важными проектами ее жизни: не чувствуя, что верит, она не хотела обманывать себя и допустимого, но еще не утвердившегося в душе Бога, сначала посоветовалась с бабушкой Лизой, которая по маме. Бабушка Лиза сказала: «Не выдумывай ничего, верь, да и все. Порядочные люди верят, и ты верь». Настя посоветовалось и с бабушкой Зиной, которая по отцу. Та почему-то испугалась, будто ее в чем-то уличили, и сказала, что ничего в этом не понимает, лучше обратиться к священнику. Настя обратилась. Священник был удивительно чернобород, ослепительно белозуб, молод и красив. С любующейся улыбкой глядя на Настю, он сказал:
«Раз спрашиваешь о пути к Господу, значит, догадалась, что путь есть. Уже хорошо. Готовься».
Объяснил, как готовиться, посоветовал читать Новый Завет, в первую очередь, конечно, Евангелия.
«Уже читала, — сказала Настя. — И Новый Завет, и Ветхий».
«Вижу, старательная, — похвалил красавец-поп. — Евангелия еще почитай, а Ветхий Завет больше не трогай. Он у нас как отправная станция. Но ведь отправились — надо ехать. Вот мы и поехали дальше. Помни только — сердцем все надо понимать. Не лгать. Ты потом ко мне придешь, все о себе сказать придется, всю правду. Готова?»
«Пока не знаю».
«Не то страшно, что в человеке разные мысли бродят, а то, что он их прячет, — журчал священник тихим, завораживающим баритоном. — Греха надо не бояться, не кричать караул, а спокойно смотреть ему в глаза и говорить: не достигнешь! И справишься. А если вдруг нет, если упадешь, всегда можно подняться. Повторяю: мысль — еще не грех. Ты вот, наверно, смотришь на меня и думаешь: какой мужчина эффектный, вот бы с ним замутить! Думаешь?»
«Если честно, да. Нет, замутить не хочу… То есть в глубине думаю про это, — Настя спохватилась, что ее слова могут показаться красавцу обидными, — но я справляюсь».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«Вот и хорошо. И я справляюсь. Ты красивая, молодая, а я человек, я мужчина, и не хочу, а бесы дергают. Но я не боюсь. Подергают и отстанут. И от тебя отстанут, а то, я вижу, ты аж возбудилась. Не бойся правды, признайся».
Настя по прихоти подсознания в это время думала о том, можно ли отбелить зубы до такого же молочного цвета, как у попа, но призналась в возбуждении, которого не было, — угадала, что батюшке этот ответ будет приятен.
«Ничего страшного, — утешил ее священник. — Даже объяснимо. Христос — жених твой истинный, не ты первая чувствуешь легкие эротические переживания от прикосновения к Нему и Его представителям, в том числе ко мне. Что поделать, душа в теле живет, психофизика!»
Так Настя вошла в лоно церкви, и еще не раз встречалась и беседовала с красавцем-попом, почерпнув самое важное: от грехов не убережешься, это было бы слишком самонадеянно, лишь бы осознавать их и каяться. И любить Бога, и верить в конечную справедливость.
Она настолько привыкла быть хозяйкой своей жизни, что и Алису себе запланировала. С первых дней беременности была уверена — будет дочка. Дочка и получилась.
Иногда Насте было даже не по себе оттого, что все идет полностью по плану, поэтому, когда обнаружила, что Дмитрий Алексеевич Согдеев относится к ней теплее, чем нужно по службе, восприняла это как долгожданное испытание на прочность. Готовилась сопротивляться. Разыгрывала в уме сценки в духе мелодраматического сериала: самоуверенный босс пытается соблазнить подчиненную женщину и лаской, и шантажом, и прямыми угрозами, а она — ни в какую. Хоть увольняйте. Но учтите — я пойду в суд, я расскажу все своей знакомой блогерше, у которой сто тысяч подписчиков, она ославит вас на весь свет.
Все вышло просто и как-то фатально: Дмитрий Алексеевич взял Настю с собой в командировку, вечером позвал в свой номер-люкс, поужинали, выпили шампанского, она собиралась уйти, и тут он сказал:
«В отношениях с женщинами не терплю суеты и насилия. Да и зачем, если мы друг другу нравимся? Останься. Все равно к этому придет».
Он сказал это спокойно и уверенно. Ясно было, что не привык к отказам, но и отказ готов принять мудро, не допуская ущерба самолюбию. Так и Настя всегда поступала — решаясь на что-то, не накачивала себя фальшивой стопроцентной уверенностью, заранее допускала возможность срыва попытки, но никакую попытку не рассматривала как последнюю. Умный боец жизни всегда готов временно отступить перед будущим наступлением. Правда, получалось, что на этот раз не она спланировала, а ее спланировали, но Насте и это нравилось. Устаешь, когда все подчиняется твоей воле, хочется и самой подчиниться, особенно если человек объективно сильнее тебя.
И подчинилась, и очень скоро поняла, какое это наслаждение — оказаться в руках того, кто все за тебя решит, человека мощного, человека, за которым стоит не что-нибудь, а большое государственное дело. Другой масштаб и объем жизни, другие люди вокруг, все другое. Другая жизнь, говоря просто.
Итак, надо встать.
И Настя приподнялась, но тут же опять легла — кровь так бурно прилила к голове, что потемнело в глазах. Ничего. Еще немного полежать, и все пройдет.
С третьей попытки удалось подняться, сесть, спустив ноги. Потом встать и пойти на кухню.
Кофе потом, сначала парацетамол. И анальгин. Настя совсем не разбирается в лекарствах, только в детских, поскольку у Алисы, как и у всех детей, были возрастные нездоровья, приходилось с ними справляться.
Настя, приняв парацетамол и анальгин, посидела, оценивая свое состояние. Никогда у нее не было такого, чтобы тело не слушалось приказов головы. Она с трудом представляла, что это вообще возможно. Ей приходилось бывать в больницах, хосписах, домах престарелых по ходу благотворительных мероприятий, которые устраивала структура Мити и сам Митя лично, она видела и колясочников, и лежачих, сочувствовала им, но при этом в ней было странное, почти детское недоверие: неужели человек, если он сохраняет силу здравого ума, не может велеть своему телу — встань и иди?
