Песочные часы
Песочные часы привел я в ход,Чтоб знать, как время за трудом течет.Мне размышлялось туго, еле-еле…Не то чтоб мысли все оцепенели,Но как улитки медленно ползли,Не в силах оторваться от земли.Лишь время даром время не теряло:Я глянул – часа будто не бывало.Поток песчинок за стеклом бежалИ в каждый миг меня опережал.Стой, время, переменимся ролями:Ты школяром побудь, а я часами.Погнись, пока я буду праздно житьИ временем крупитчатым сорить.Беги, беги, песок неугомонный!Что мне часы! ведь я батрак поденный.
О предмете моих стихов
Мир малый, избранный моею Музой,Необозримей девственных чащоб:Тот, кто связался с этакой обузой,Заблудится средь лабиринта троп.Как зыбки эти сумерки! Как странныСплетения извилистых путей!Какие смутные мрачат туманыДерзнувшего изображать людей!Легко писать земли портрет парадныйИли рисовать июльский небосклон,Чей лик, то дымно тусклый, то отрадный,И в смене чувств порядку подчинен;Но как явить мне облик человечийВ смешенье дум, в игре противоречий?
О веке нынешнем
Князей, господ кругом – как никогда,А рыцарства не сыщешь и следа.Как никогда кругом домов богатых,Но корки не дождешься в тех палатах.Как никогда друзьями полон свет.
О наследии отцовском
Рачительность отцов нам сбереглаМир в целости, за малым лишь изъятьем.Увы, мы промотали все дотла;Чем нас помянут сыновья? – Проклятьем.Мы истощили сок земли живой,Засеяли бесплодьем наши нивы;Леса и рощи, пышные листвой,Теперь сквозят, клочкасты и плешивы.Мы памятники прошлого смели,Разграбили сокровищницы храмов;И честь и слава – брошены в пыли.Что скажут сыновья, на это глянув?Мир обречен. Коль Бог не поспешит,Сама же тварь творенье сокрушит.
Том из бедлама, перпендикулярный дурак[91]
Баллада, «выпавшая» из пьесы
Tom o’Bedlam, Том из Бедлама – персонаж, известный публике по трагедии Шекспира «Король Лир». Помните? Эдгар, сын графа Глостера, оклеветанный коварным братом Эдмундом, бежит из отцовского замка и, чтобы спастись от погони, решает прикинуться сумасшедшим бродягой Томом (в каковом образе и остается целых два акта). Кроме того, в антологиях английской поэзии часто публикуется анонимное стихотворение «Песня Тома из Бедлама», замечательный образец английской ренессансной баллады[92]. Есть ли какая-нибудь более тесная связь между стихотворением и трагедией? Роберт Грейвз еще в 1927 году высказал предположение, что связь прямая, то есть что баллада входила в пьесу и написана самим Шекспиром. При этом он считал, что место песни Тома сразу после монолога Эдгара в лесу (акт II, сцена 3). Питер Леви, современный английский поэт и критик, поддерживая, в целом, эту гипотезу (и даже помещая песню Тома в приложении к своей биографии Шекспира), высказывает мысль, что она могла исполняться в конце пьесы, как песня шута в комедии «Двенадцатая ночь»[93]. Дело вкуса, но я склоняюсь к варианту Роберта Грейвза. Сцена третья из второго акта – самая куцая во всей трагедии, она состоит из одного монолога. Объявляя о своем намерении перевоплотиться в Тома из Бедлама, Эдгар набрасывает в нескольких строках его внешний портрет; но публике этого может быть мало. Было бы вполне естественно, если после заключительных слов: «Edgar I nothing am» («Я больше не Эдгар!») Эдгар, перевоплотившись в беднягу Тома, спел бы его песню с эффектным, «жалостным» припевом. Напомним читателю монолог Эдгара и покажем, как он монтируется с анонимным стихотворением.
Итак, акт II, сцена 3.
Декорация – лес.
Входит Эдгар.
Эдгар. Я слышал приговор себе заочныйИ скрылся от погони здесь в дупле.Все гавани закрыты. Нет местечка,Где не расставлено мне западни.Я буду прятаться, пока удастся.Приму нарочно самый жалкий видИз всех, к каким людей приводит бедность,Почти что превращая их в зверей.Лицо измажу грязью, обмотаюсьКуском холста, взъерошу волосаИ полуголым выйду в непогодуНавстречу вихрю. Я возьму примерС бродяг и полоумных из Бедлама.Они блуждают с воплями кругом,Себе втыкая в руки иглы, гвозди,Колючки розмарина и шипы,И, наводя своим обличьем ужас,Сбирают подаянья в деревнях,На мельницах, в усадьбах и овчарнях,Где плача, где грозясь. Какой-нибудь«Несчастный Том» еще ведь значит что-то,А я, Эдгар, не значу ничего[94].
(Уходит.)
Здесь и могла исполняться «Песня Тома из Бедлама»:
От безумных буйных бесов,И от сглазу, и от порчи,От лесных страшил, от совиных крыл,От трясучки и от корчи –Сохрани вас ангел звездный,Надзиратель грозный неба,чтобы вы потом не брели, как Том,По дорогам, клянча хлеба.
Так подайте хоть мне сухой ломоть,Хоть какой-нибудь одежки!Подойди, сестра, погляди – с утраБедный Том не ел ни крошки.
И так далее. По жанру это городская, комическая баллада (или песня). Замечателен в ней контраст тяжелого «систематического бреда» куплетов и трогательного, «давящего на жалость» припева: Том просит еды и одежки, он озяб и голоден. Отметим также смешение пародийной учености с простонародным языком и духом: скажем, Звезда Любви (Венера), наставляющая рожки Кузнецу (Гефесту), рядом со шлюхами и «хуторским дуболомом». На таких же контрастах построена и роль Тома из Бедлама в «Короле Лире»: бредовые обрывки учености вперемешку со строчками популярных песен, и, как рефрен, жалостные причитания-повторы: «По терновнику ветер холодный летит!» (III, 4, строки 45–45, 99–100), «Тому холодно», «Бедному Тому холодно» (III, 4, строки 58, 84, 150).
В целом, «Песня Тома из Бедлама», монолог сумасшедшего бродяги (или образованного человека, разыгрывающего роль сумасшедшего), прекрасно ложится в третью сцену второго акта и вообще в стиль и сюжет «Короля Лира». Могут возразить: пьеса и так чересчур длинна, а столь длинные номера неоправданно замедляют действие. Но это с нашей, сегодняшней точки зрения. Во времена же Шекспира публика, как правило, никуда не спешила, спектакли шли долго и еще раздувались всевозможными вставными номерами – придворными церемониями, комическими фарсами, фехтованием, потасовками, танцами и пением. К тому же, если пьеса готовилась к показу при дворе (о чем речь дальше), то, учитывая традицию придворных спектаклей-масок, основанных на музыке и живописных костюмах, такая вставка мне представляется вполне уместной. Но, прежде чем развивать эту тему, следует немного коснуться истории шекспировской трагедии.
Перелицовка с новым подкладом
Как известно, до шекспировского «Короля Лира» существовала другая пьеса на ту же тему, игравшаяся в Лондоне еще в начале 1590-х годов и вновь попавшая на сцену и напечатанная в 1605 году под названием «Правдивая повесть о короле Лире и его трех дочерях» (The True Chronicle of King Leir and his three daughters). Сюжет ее проще и прямолинейнее, чем у Шекспира, добрая дочь короля зовется Корделлой, а не Корделией, а о поэтическом стиле пьесы некоторое представление может дать нижеследующий отрывок.
Сцена XXIV. Лир, сопровождаемый верным Периллом, должен сейчас встретить Корделлу, переодетую крестьянкой. Он входит, еле волоча ноги и жалуясь, что «без подкрепленья» сейчас упадет.
Перилл Ах, господин, как я скорблю душой,Зря вас в таком несчастье и в нужде!О, коли впрямь вы любите меняИли достойным можете считать,
[Он заворачивает свой рукав]
Вот плоть моя, в чьих жилах есть ещеИ кровь и доблесть, чтоб насытить вас.Поешьте, чтобы голод утолить,Смеясь от счастья, стану я смотреть,Как будете вы кровь мою хлебать.
Лир Нет, я не каннибал, чтоб ярым ртомВгрызаться жадно в человечью плоть.Не Сатана, иль хуже Сатаны,чтобы такого друга кровь хлебать. ‹…›
Корделла что слышу я? Сей жалостливый гласЯ, мнится мне, слыхала много раз.
Лир Ах, Гонорилья, получив полцарства,Зачем ты хочешь жизнь мою отнять?Жестокая Регана, разве малоТебе я дал, что крови алчешь ты?Ах, бедная Корделла, неужелиЯ обделил тебя уже навек?Предупреждаю всех – и стар и млад:Не доверяйте лести никогда.Девчонки злые, я прощаю вас,Хотя навряд ли небо вас простит.Но пред концом прощенья жажду яМоей Корделлы милой получить.
И Бога, чье величье оскорбилЯ преступленьями тысячекрат,И девочки моей, что я прогналВон от себя, когда льстецам внимал.И друга доброго, кого завелЯ поневоле в сей злосчастный дол.
Шекспир, по-видимому, отталкивался от этой старой пьесы (основанной, в свою очередь, на «Хрониках Холиншеда»), сочиняя своего «Короля Лира». Он значительно усложнил сюжет, введя в него параллельную линию Глостера и двух его сыновей. Он снял счастливую развязку, превратив мелодраматическую повесть в трагедию. Он ввел замечательную роль Шута. Мотив сумасшествия Лира – также полностью его изобретение. Наконец, он ввел роль «профессионального сумасшедшего» – Тома из Бедлама, которого играет оклеветанный и преследуемый законом Эдгар. Нас сейчас особенно интересуют три последних нововведения, в результате которых в пьесе появились Шут, Лир-сумасшедший и Том-сумасшедший. Три героя, объединенные тем, что у каждого из них, в определенном смысле, «не все дома».
