Гинтара я посадил рядом с собой в карету, выселив Апанаса на облучок. Любопытство грызло изнутри. Не терпелось узнать, что же этакого случилось, что «лучшие люди» моей столицы волком друг на друга смотрят. Для скалящегося в тридцать три зуба Миши места тоже хватило. У него иные источники информации, но и его мнение мне было интересно.
В общем, как оказалось, в эпидемии ссор и скандалов в Томске в какой-то мере виноват был я. Пока меня таскали по царским дворцам и министерствам, не отпуская из Санкт-Петербурга, все было хорошо. В губернскую столицу прибыл Стоцкий, быстренько принял дела у сидящего на чемоданах барона фон Франка и принялся знакомиться с вверенным его попечению городом.
Тут позволю себе небольшое отступление, касающееся дальнейшей судьбы бывшего томского полицмейстера. Отбыв из Сибири, барон занял должность белгородского исправника Курской губернии. И будто бы даже очень скоро «благодарные белгородцы» присвоили ему звание почетного гражданина города. Спустя три года донеслась весть, что фон Пфейлицер выслужил повышение и перевод в сам Курск уездным исправником. В 1870 году, осенью, встретил в газетах заметку, что едва вступивший на пост курского полицмейстера барон фон Пфейлицер-Франк уличен в получении «денежного подарка» в размере ста восьмидесяти рублей. Губернское правление поспешило отстранить взяточника от должности на время производства следствия и суда. Тогда я уже имел возможность отслеживать дознание по этому неприличному для МВД делу, а потому оказался осведомленным и в его исходе.
Барон фон Франк обвинялся в мздоимстве: в принятии от извозчиков и булочников города Курска денежных подарков в сумме ста восьмидесяти рублей серебром с целью «возвысить для извозчиков таксу на извоз» и для булочников – «разрешить продажу булок, не стесняясь весом». По распоряжению губернского правления 8 июля 1871 года полицмейстер был предан суду Харьковской судебной палаты. Приговором судебной палаты 17 декабря 1871 года и решением Правительствующего Сената 16 марта 1872 года, куда дело было внесено по апелляционной жалобе Франка, он был признан виновным в получении взятки, подвергнут денежному взысканию на сумму взятки и отстранен от должности полицмейстера. Теперь уже окончательно.
Пока Стоцкий разгребал оставленные бароном «конюшни», я успел завершить свои дела в столице и телеграфировать в Томск о скором своем возвращении. Известие из этой депеши, разнесенное по городу стараниями супруги Павла Фризеля, послужило ни много ни мало стартовым выстрелом для большинства городских склок и раздоров.
И первым стартовал плохо еще разбирающийся в хитросплетениях внутригородских отношений Фелициан Игнатьевич. Он отправил урядника в штаб 11-го казачьего полка просить помощи в устройстве облавы и задержании пребывающих в «польском» клубе господ. Сам же полицмейстер посетил господина губернского прокурора, коллежского советника Гусева, с предложением поучаствовать в забаве: разгроме подпольного казино. На что неожиданно для полицейского Василий Константинович Гусев ответил решительным отказом. Больше того. Он настоятельно порекомендовал не трогать заведение очаровательной полячки, а за разъяснениями посоветовал обратиться к личному секретарю губернатора, Михаилу Михайловичу Карбышеву. Суходольский же сподобился на письмо с предложением все-таки дождаться возвращения блудного его превосходительства, прежде чем столь назойливо приставать к госпоже Бутковской.
«Все ясно! Коррупция!» – решил Стоцкий и написал рапорт жандармов начальнику и шпиков командиру полковнику Кретковскому. А тот, задерганный, запуганный и не высыпающийся – требования разъяснить, уточнить и выяснить подробности жизни господина Лерхе следовали одно за другим, – прямым текстом отправил на… Ну, в общем, приказал оставить «польский» клуб в покое, а заняться лучше надзором за распоясавшимися нигилистами – молодыми людьми, единомышленниками титулярного советника Потанина, за зиму съехавшимися со всей Сибири в Томск.
У самого Киприяна Фаустиповича до потанинцев руки уже не доходили. Даже если не брать во внимание столичных «попрошаек», дел у главного жандарма хватало. Продолжало раскручиваться дело о тайной организации ссыльных. Во второй половине весны, когда Иркутский тракт станет сравнительно проезжим, существенная часть бунтовщиков должна была покинуть томский пересыльный острог. Кто-то – совсем мало – останется в городах губернии. Те, что были пойманы на грабежах и разбоях и оказались в итоге в тюремном замке, были дополнительно приговорены к разным срокам каторги. Их ждал либо долгий путь к Байкалу – на строительство Кругобайкальского почтового тракта, либо в предгорья Салаирского кряжа – добывать уголь или железную руду в моих шахтах. Остальные будут погружены на баржи и препровождены на поселение вдоль Чуйского тракта, на землях Южно-Алтайского округа Томского гражданского правления.
И в каждой группе, по сведениям жандармов, присутствовал член тайной польской организации, начавшей готовить восстание. Штаб-офицер, задействовав помощников, активно вербовал осведомителей, допрашивал подозрительных и отслеживал деятельность тех, кто уже поселился в Томске. Все им спокойно не жилось….
Клуб, организованный моим Варежкой для Карины Бутковской, послужил прекрасной приманкой для заговорщиков. С чего-то они решили, что вольно живущая польская девушка, обладающая к тому же собственной недвижимостью в губернской столице и некоторыми связями в администрации края, охотно станет помогать. Карина не стала разочаровывать земляков, с энергией включившись в подпольные махинации. В подвале ее клуба даже образовался небольшой склад ружей. Она же заказывала у кузнецов Татарской слободы лезвия кос – привычное оружие польских бунтовщиков. Естественно, обо всех своих операциях мадемуазель Бутковская докладывала Иринею Пестянову, от которого рапорт раз в неделю попадал уже на стол Кретковского.
В это же самое время Дмитрий Иванович Тецков с Николаем Наумовичем Тюфиным оформляли товарищество на вере по обустройству и последующей эксплуатации Томского речного порта. Составлялись сметы на строительство. Закупались лес, кирпич, кстати сильно подорожавший, и ломаный камень для засыпки причалов. Велся наем рабочих. Пока на улицах выли метели, все было хорошо. Компаньоны души друг в друге не чаяли. Николай Наумович даже сидел за отца невесты на свадьбе градоначальника. Так уж вышло, что шестидесятилетний пароходный магнат увидел однажды семнадцатилетнюю дочь одного из тюфинских приказчиков и влюбился. А почему нет-то, если здоровья в этом здоровом сибирском мужике на пятерых хватило бы?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
