Даня даже задохнулся от гнева.
— Да ничего здесь странного нет! — закричал он. — В очках пришел, потому что ячмень был у него и глаз распух, а туалет где — забыл, потому что Тамарка здесь все на европейский лад перестроила. Я сам ничего уже здесь не найду. Скоро с путеводителем по собственной квартире ходить буду Услышав про ячмень, я судорожно начала соображать. Всю память перерыла, но ячменя там не нашла и бросилась звонить Розе.
— Роза, — спросила я, — был у Пупса ячмень?
— Ну-у, может, в детстве и был, — ответила она. — Я не знаю.
— Зачем мне его детство? — рассердилась я. — Вот сейчас, недавно, был ячмень у него?
— А ты как думаешь? — в свою очередь рассердилась Роза. — Что за глупый вопрос? У меня фингалы, это могу подтвердить, а ты Пупса видишь каждый день, вот и скажи: был у него ячмень или нет? Сколько живу с ним, такого не помню. Чирь на заднице был, а ячмень — никогда.
— И я так думала, — согласилась я с Розой.
— Не было у Пупса никакого ячменя, — сказала я Дане, кладя телефонную трубку.
— А зачем же тогда он нацепил темные очки?
— Вот этого не знаю, — ответила я, собираясь идти домой.
Не успела и шагу сделать, как зазвонил телефон.
Домработница рефлекторно кинулась к аппарату, но Даня ее опередил.
— Да, — гордо сказал он, — я поел, — и положил трубку.
— Кто это был? — спросила я.
— Тамара, — невинно сообщил Даня.
— Так почему же ты положил трубку? — возмутилась я. — Почему не дал ее мне?
— Распоряжения не поступало, — пожал плечами Даня. — И ты не собиралась с ней говорить.
— Нам всегда есть о чем поговорить! — рявкнула я, направляясь к телефону.
Однако Тамара опередила меня, позвонив на мобильный.
— Мама, где тебя носит? — с ходу возмутилась она. — Ты невозможная!
— А в чем, собственно, дело? — поинтересовалась я. — Что за переполох?
Тамара и не подумала отвечать на мои вопросы. Она хотела задавать свои.
— Мама, ты где? — спросила она.
— А ты где? — зловредно спросила я.
— Я-то у тебя, — беспричинно торжествуя, ответила Тамара, — а вот ты где?
— А я у тебя, — торжествуя тоже, ответила я.
— Ты невозможная, Мама! Что ты там делаешь?
— Допрашиваю Даню, — честно призналась я.
— На кой фиг он тебе сдался?
— Тома, в твоей квартире прямо сейчас происходят интересные вещи.
— Зачем тебе моя квартира, когда таких вещей полно и в твоей? — рассердилась Тамара. — Мама, беги скорей сюда. Посмотри, что сталось с твоим портретом. , — О, ужас! — испугалась я. — За этими Марусями и сотрясениями я забыла про свой портрет.
* * *
Портрет, точнее то, что осталось от него, лежал на полу. Рама раскололась, полотно треснуло в нескольких местах. Это было очень обидно.
Пока я, заламывая от отчаяния руки, предавалась скорби, Тамарка удивлялась.
— Мама, я тебя не узнаю, — возмущалась она. — Ты невозможная, Мама. Как же ты не заставила Евгения снять портрет? Ведь ребенок же ясно тебе сообщил, что папа вешает маму на стену.
— Он так же ясно сказал, — напомнила я, — что вешает маму папа на толстый канат.
— Какая разница, Мама? Будто нельзя подпилить и толстый. Ты должна была сразу же снять картину, как только приехала домой. Не для этого ли ты в панике умчалась вчера от меня?
— Да, и для этого, но ты забыла, у меня была Роза.
С этим Пупсом скоро все мы сойдем с ума. А когда Роза ушла, я поехала к Марусе, а потом к компьютерщице, а потом к Ване…
— Мама, ты невозможная! — рассердилась Тамарка. — Как ты можешь стараться для этой неблагодарной коровы? С ней надо порвать раз и навсегда, как это сделала я, о чем ни секунды не жалею. Как просторна стала моя жизнь! Ты только посмотри на нее: буфетчица, шлюха и алкоголичка! Стыдно таких знакомых иметь, не то что друзей.
Мне стало обидно за Марусю.
— Пьет она не больше тебя, — ответила я. — Что касается сексуальной стороны ее жизни, Маруся за пределы нравственности старается не выходить и вряд ли станет изменять мужу, случись ей хоть раз выйти замуж. А то, что Маруся буфетчица, так это не ее стыд, а стыд ее друзей, которые не захотели бедняжке помочь в трудную минуту. Все устроены самым интеллигентным образом. Почему бы тебе не взять ее в свою компанию?
— Боже упаси! — отшатнулась Тамарка. — Что она умеет делать?
— Ты забыла? Она имеет прекрасное образование, философ, кандидат наук. Будет у тебя философствовать, сидеть для престижа компании.
— Времена не те. Для престижа компании сейчас работать надо, а не философствовать. А ее иждивенческая философия всем известна, и руки у нее загребущие.
— А ты злопамятная, — парировала я. — Не можешь простить Марусе свой парик, в котором ворона свила гнездо. Двадцать лет с тех пор прошло, даже больше, уж пора бы вам помириться. Я-то простила ей шляпу.
Услышав это, Тамарка просто взбесилась.
— Мама, ты невозможная! — завопила она. — Будто дело в парике или в шляпе! Ты прекрасно знаешь, что нет. Будь это не Маруся, а ты, и я простила бы тебе не то чтобы парик, но и…
Тамарка резко осеклась, думаю, из опасения взболтнуть лишнее или переборщить, я же воспользовалась этим и закричала:
— Ты простила бы мне свою шляпу? Трудно поверить в это, особенно сейчас, когда ты даже в критический момент умудрилась подставить под пулю мою.
Прострелили две моих шляпы, а твоей ни одной. Ты не можешь простить Марусе того, что она единственная из всех нас умудрилась тебя перехитрить.
Тамарка внезапно успокоилась, сложила руки на груди, словно для молитвы, и воскликнула:
— Господи, Мама, о чем мы говорим? Ты в курсе, что было покушение на Розу?
— Только что еду от нее, — доложила я.
— Ты же говорила, что едешь от меня, — напомнила Тамарка.
— Да, от тебя, а перед этим была у Розы.
— И что Роза? Как она себя чувствует? Говорят, у нее сотрясение мозга?
— Легкое, — успокоила я Тамарку. — Ее тошнит, она лежит, но довольно бойко разговаривает.
— Роза всегда разговаривает, она и в гробу разговаривать будет.
— Типун тебе на язык, — рассердилась я. — До этого дело не дойдет.
— Ты так думаешь?
— Да, я так думаю.
— Значит, у тебя есть причины, — с каким-то неясным намеком заметила Тамарка.
Я рассердилась:
— Никаких причин у меня нет, кроме внутреннего голоса. Мне вообще кажется, что ни я, ни ты, ни Маруся, ни Тося, ни Юля с Ларисой и уж тем более ни Роза… Короче, никто из нас к этому делу отношения не имеет. Весь этот спектакль со шляпками, стрелами и картинами разыгран для кого-то другого. Мы там всего лишь статисты.
— Это внутренний голос тебе подсказывает? — ехидно поинтересовалась Тамарка.
— Да, он подсказывает мне. И вообще, хватит об этом болтать, лучше скажи: почему ты считаешь, что на Розу было покушение?
— А разве нет? — удивилась Тамарка.
— Но это же не укладывается в версию с Пупсом.
Мы склонялись к мысли, что эти стрелы, картины и пули в шляпках — его рук дело. Так зачем же Пупсу бить по башке свою Розу в темном подъезде? Он что, более комфортабельного места не нашел?
— Нашел бы, если бы захотел, — подтвердила Тамарка.
— Так почему же ты решила, что это покушение?
Лично я Пупса уже не подозреваю.
— Неужели?
— Да, я склоняюсь к совершенно другой версии, но ты-то об этом не знала, так почему ты решила, что это покушение?
— Потому что час назад таким же образом была отправлена в больницу Тося. Ее огрели по голове, — сообщила Тамарка, и мне сделалось дурно.
Глава 36
Сообщение Тамары слишком подействовало на меня. Если Тосю постигла та же участь, что и Розу, это действительно пугало. Это уже не выглядело как простая случайность. Хотя называть случайностью удар по голове может лишь тот, кто его не получал.
— Откуда ты знаешь, что покушались на Тосю? — страшно волнуясь, спросила я.
— Юля позвонила, — тоже волнуясь, ответила Тамарка. — Я бросила все дела, как только позвонила Юля, но следом за ней позвонила твоя баба Рая, и я понеслась к тебе.
— Баба Рая? А она-то звонила зачем? — удивилась я.
— Ну как же, упала картина, твой портрет.
Я возмутилась:
— И поэтому надо было звонить тебе, а не мне!
Будто баба Рая не могла позвонить мне на мобильный.
Ну как же, ей надо всем показать, как мало я бываю дома. Ее бы воля, привязала бы меня к себе. Зачем ей только это — непонятно.
— Она любит тебя как дочь, — с чувством призналась Тамарка.
— Тогда уж лучше как внучку, — уточнила я. — Меня как внучку, тебя как подружку.
— Мама, ты язва, — обиделась Тамарка, но мне уже было не до нее.
В голове моей шла энергичная работа. Работа мысли, разумеется.
— Но как же Тося пострадала? — никак не могла я взять в толк. — Я же оставила ее у постели Розы. Она весь день обещала там быть. Не у постели же Розы ее по голове огрели.
