к научно-технической интеллигенции.
Новая волна репрессий после Второй мировой войны случилась не на пустом месте. В этот период экономика Гулага росла небывалыми темпами, и к 1950 году в различных трудовых лагерях и колониях содержались около 2,5 млн заключенных. Примерно половина из них, находившаяся в ведении печально известного Третьего управления Гулага, занималась добычей золота и физическим трудом в тяжелейших условиях. Еще треть была занята в послевоенном восстановлении страны – на лесозаготовках, строительстве железных дорог, оборонном производстве, возведении гидроэлектростанций и других крупных объектов [Gregory 2003: 13]. Вся эта деятельность требовала участия ученых, инженеров и технических специалистов, которые занимались бы проектированием и осуществляли надзор за строительством; многие из этих специалистов являлись штатными сотрудниками МВД, но других, уже находившихся в тюрьме, заставили работать на благо экономики Гулага принудительно. С точки зрения администрации Гулага, создание новой системы шарашек было логичным решением в условиях вызванного массовыми репрессиями социального напряжения, экономического роста Гулага и необходимости восстановления страны после войны.
По любопытному и не вполне случайному стечению обстоятельств, многие представители научно-технической интеллигенции, арестованные в последние годы правления Сталина, владели профессиями, полезными для работы на окраинах страны. Так, в 1949 году в рамках Красноярского дела МВД начало кампанию против советских геологов, многие из которых были евреями, якобы из-за сокрытия урановых месторождений на территории Красноярского края. Затем волна арестов прокатилась по всем крупным городам СССР, и были задержаны десятки геологов, получивших длительные тюремные сроки по стандартным обвинениям в шпионаже и вредительстве. Примечательно, что геологические учреждения обвинялись еще и в предпочтении старых ученых и задвигании молодых советских специалистов; именно такие обвинения звучали и во время первой волны репрессий, направленных против ученых и инженеров в конце 1920-х годов[267]. Почти все эти геологи – и сотни представителей других прикладных наук, таких как металлургия, – в итоге оказались в шарашках в удаленных уголках Советского Союза.
В эпоху позднего сталинизма система шарашек раздулась до небывалых размеров. Произошло это в основном благодаря тому, что МВД сделало спецтюрьмы фундаментальной частью производственной экономики Гулага, включающей в себя добычу ценных металлов на востоке СССР и масштабное строительство. На самом деле объем капитального строительства, выполненного руками заключенных, почти удвоился в период с 1949 по 1952 год, что приблизительно совпадает с пиком третьей волны шарашек [Khlevniuk 2003: 53]. Одним из важнейших элементов этой новой системы стало созданное МВД в 1949 году Особое техническое бюро № 1 (ОТБ-1), в котором работали геологи и металлурги. Их задача заключалась в поиске и исследовании руд и минералогических образцов полезных ископаемых, очистке руд и минералов (особенно сурьмы, используемой в аккумуляторах), разработке процессов переплавки руд и металлоконцентратов и проектировании нового оборудования для добычи, обработки и обогащения руды[268]. Это конструкторское бюро, имевшее филиалы по всей Восточной Сибири, подчинялось одновременно Енисейстрою – крупному отделению Гулага, заведовавшему десятью трудовыми лагерями, – и старому Четвертому спецотделу МВД, которой вновь возглавил руководитель военной сети шарашек и ветеран службы В. А. Кравченко[269]. А система шарашек продолжала расширяться. В ноябре 1949 года Четвертый спецотдел МВД и администрация Гулага совместно организовали еще пять конструкторских бюро, которые должны были комплектоваться из «спецпоселенцев… имеющих высшее и среднее техническое образование». О важности работы этих заключенных говорилось прямым текстом. Они должны были заниматься «научно-исследовательскими и проектно-конструкторскими работами» для «максимального использования экономических ресурсов во вновь осваиваемых предприятиями и стройками МВД СССР отдаленных районах Союза»[270].
Из мемуарной литературы вырисовывается сюрреалистичная картина послевоенной шарашки. В. Г. Переломова, вольнонаемная сотрудница ОТБ-1, вспоминает разношерстную команду заключенных, трудившихся в глухом районе Сибири: бывшие профессора, геологи, эксперты в области металлургии, специалисты по петроглифам, фотографы и даже художники, составлявшие макеты официальных отчетов для МВД. Время от времени организовывались научно-исследовательские экспедиции в неисследованные районы тайги, а иногда узники умирали от болезней, подхваченных в тюрьме. Из почти двух сотен заключенных практически все были политическими, осужденными по печально известной 58-й статье. Переломова познакомилась со своим будущим мужем Ю. Ф. Погоней-Стефановичем в лагере, где, вопреки всем обстоятельствам, между ними вспыхнуло романтическое чувство[271]. Такая связь являлась исключением из правил, поскольку отношения между заключенными и вольнонаемными специалистами в ОТБ-1 были, как правило, натянутыми. М. И. Левичек, первый директор ОТБ-1, называл впоследствии эти отношения враждебными, в отличие от доброжелательной атмосферы шарашек 30-х годов, и говорил следующее: «Объяснение, вероятно, в том, что в 30-х гг. еще сохранялись традиционные отношения к заключенным как к пострадавшим, и моральное разложение общества, присущее сталинскому режиму, еще не достигло такой глубины, как в 50-х гг.»[272].
Что же заставляло столь многих ученых и инженеров усердно или по крайней мере продуктивно трудиться в шарашках? Во время войны, безусловно, важным мотивирующим фактором являлся патриотизм, и этому имеется много свидетельств. Однако нельзя сбрасывать со счетов и принуждение в самых разных его формах, например в виде угрозы отправки обратно в трудовые лагеря заниматься тяжелым физическим трудом. Впрочем, бюрократы из МВД быстро поняли, что само по себе принуждение является зачастую неэффективным и затратным методом, особенно с учетом сравнительно высоких жалований, получаемых десятками тысяч охранников, и огромных логистических затрат на содержание лагерей в отдаленных регионах в условиях полной секретности. Продуктивность труда была серьезной проблемой, и для улучшения трудовых показателей в МВД даже пошли на материальное стимулирование заключенных. В 1948 году администрация Гулага ввела заработную плату. В различные периоды МВД вводило практику зачетов рабочих дней для некоторых категорий заключенных: по сути эти зачеты уменьшали тюремные сроки на два дня или больше за каждый день с перевыполнением плана [Sokolov 2003: 40; Borodkin and Ertz 2005]. Специалистов, оформлявших патенты на изобретения, МВД даже пыталось как-то наградить: в 1952 году Берия подписал приказ, согласно которому заключенным полагались 25 % от «обычной» суммы, выплачиваемой за патент[273]. Несмотря на эти вполне радикальные меры, в начале 1950-х годов общая производительность труда продолжала медленно снижаться. Хотя принуждение и материальное стимулирование заставляли заключенных выполнять работу, все это не делало их более продуктивными и инициативными работниками.
К моменту смерти Сталина в 1953 году общую экономическую неэффективность системы Гулага – особенно это касалось огромной массы заключенных, занимавшихся тяжелым физическим трудом, – больше невозможно было игнорировать. Система шарашек тоже подверглась пересмотру. 30 марта 1953 года, всего через три недели после смерти Сталина, по распоряжению Берии был распущен Четвертый спецотдел МВД, занимавшийся спецтюрьмами. Несколько шарашек продолжили функционировать до 1955 года, но как официальное институциональное явление они перестали существовать [Кокурин и Петров 1997: 129]. Как и большой Гулаг, шарашки оказались
