экономически неэффективны. Скрытые финансовые издержки этой системы, в частности расходы на охрану и необходимость сохранения существования этих организаций в строжайшей тайне, делали ее явно невыгодной по сравнению со свободным научно-техническим сообществом. И все же в течение двадцати с лишним лет система шарашек считалась эффективным решением стоявших перед страной экономических проблем, хотя все факты, особенно в эпоху позднего сталинизма, говорили об обратном. Объясняя, как государство экономически обосновывало функционирование Гулага, историк В. Лазарев заметил, что «рациональный диктатор… мог учредить и поддерживать такое предприятие, как Гулаг, несмотря на все связанные с этим издержки, исходя из ложного представления о том, что труд заключенных Гулага был “бесплатным” и ничего не стоил обществу» [Lazarev 2003: 190–191]. В конечном итоге ключевой характеристикой шарашек оказалась невидимость для общества всего, что было с ними связано, – людей, мест и информации; это было справедливо в отношении не только их существования, но и их исчезновения.
Незадолго до смерти бывшего министра и дипломата В. М. Молотова спросили о том, почему лучшие советские ученые и инженеры были брошены в тюрьмы. Вот что он ответил:
А тогда ведь интеллигенция отрицательно относилась к Советской власти! Вот тут надо найти способ, как этим делом овладеть.
Туполевых посадили за решетку, чекистам приказали: обеспечивайте их самыми лучшими условиями, кормите пирожными, всем, чем только можно, больше, чем кому бы то ни было, но не выпускайте! Пускай работают, конструируют нужные стране военные вещи. Это нужнейшие люди. Не пропагандой, а своим личным влиянием они опасны. И не считаться с тем, что в трудный момент они могут стать особенно опасны [Чуев 1991: 240][274].
Этот циничный монолог Молотова раскрывает одну очень важную идею: в глазах большевиков (а потом сталинистов) самая главная угроза, исходившая от представителей научно-технической интеллигенции, заключалась не в их идеологии, а в том, каким авторитетом и влиянием они обладали. Однако большевики пришли к выводу, что их стремление превратить Россию в современную социалистическую утопию неосуществимо без квалифицированных специалистов. В этой непростой ситуации система шарашек казалась логичным решением.
Этот конфликт интересов был необходимым, но недостаточным условием для создания и функционирования сети шарашек. Для понимания этого явления мы должны искать другие объяснения в рамках существовавшего исторического контекста. Всем трем периодам в истории системы шарашек предшествовали гигантские социальные потрясения советского общества – культурная революция, Большой террор и последняя волна сталинских репрессий. В каждом случае органы госбезопасности, зачастую при помощи руководителей партии и государства, организовывали масштабные чистки, и одной из их мишеней была научно-техническая интеллигенция. Массовые аресты, следовавшие за этими чистками, однозначно ухудшали ситуацию в важных областях экономики – тех самых, которые предполагалось укрепить с помощью Гулага. Для временного решения проблемы, которую сам НКВД и создал, ученые и инженеры были заключены в спецтюрьмы. Целью всего этого являлась стабилизация пошатнувшихся секторов экономики.
Глядя на историю Гулага с его подъемами и спадами, мы видим, что во всех трех ситуациях, когда после грандиозных социальных потрясений оживлялась деятельность шарашек, события протекали по одному и тому же сценарию. Становится очевидным, что институционально Гулаг был по сути аморфной структурой, в том смысле, что планирование в нем было ситуативным и случайным и редко опиралось на предыдущий опыт, поэтому на каждой новой стадии шарашки формировались и создавали свою культуру заново. Мы все сильнее убеждаемся в том, что рождение, функционирование и в конце концов исчезновение Гулага были продиктованы внешними обстоятельствами. Само предназначение этой организации было неясно ее создателям, а ставившиеся перед ней задачи постоянно менялись в связи с новыми проблемами, которые экономисты-плановики и чекисты обнаруживали в советском государстве.
Руководители советской промышленности и подчиненные Берии, включая администрацию Гулага, часто расходились во мнениях относительно того, как лучше использовать шарашки. При Сталине большинство сотрудников органов госбезопасности активно поддерживали концепцию спецтюрем, но люди, отвечавшие за экономическое и техническое развитие страны, выступали против этого. Лучше всего это видно при изучении бюджетных запросов. Например, в 1941 году Берия хотел получить 9,6 млн рублей для одной из своих тюрем, но Ворошилов согласился выделить только 4,8 млн[275]. Взлеты и падения системы шарашек во многом повторяют историю конфликта этих двух властных группировок, так как властям приходилось делать выбор между усилением безопасности и повышением эффективности.
Шарашки стали успешным примером принудительного труда, но были ли они успешны в экономическом отношении? «Многомиллионную экономию государственных средств», о которой говорил Берия в 1944 году, невозможно точно измерить, потому что это утверждение не подтверждается фактами. Однако и сегодня есть исследователи, которые считают систему шарашек удачной организационной инновацией и своего рода предтечей Кремниевой долины или проекта «Сколково» в России[276]. Российский историк М. Ю. Моруков пишет в своей книге «Правда ГУЛАГа: из круга первого»: «Правда ГУЛАГа… заключается в том, что изоляция ученых, разработчиков и рабочих-мастеров в местах лишения свободы для работы на оборону стала необходимым и единственно правильным условием для их личного выживания и нашей общей Победы» [Моруков 2006: Задняя сторона обложки]. Автор этого утверждения обходит стороной тот факт, что четыре года войны составляют всего лишь малую долю от общего времени функционирования этой системы, существовавшей почти четверть века.
Аргументация Морукова явно несостоятельна и при этом все равно не отвечает на более общий вопрос об экономической эффективности системы Гулага в целом. Недавние исследования производительности Гулага и его роли в советской экономике позволяют дать более точную оценку этой стороне его деятельности. Общая неэффективность Гулага не подлежит сомнению: с учетом только лишь людских потерь Гулаг предстает в высшей степени бесчеловечным и убыточным предприятием [Gregory and Lazarev: ch. 1, 2 and 3]. Исходя из экономических показателей, к началу 1950-х годов и администрации Гулага, и руководству партии было понятно, что производительность труда в лагерях была на 50–60 % ниже, чем за их пределами. В итоге Гулаг был разрушен из-за фундаментального противоречия, заложенного в нем самом: система, предназначенная для наказания заключенных и эксплуатации их труда, успешно справлялась с первой задачей, но провалилась со второй.
Хотя шарашки остались погребенными в руинах прошлого, они отбросили длинную тень на всю советскую экономику, особенно на оборонный сектор. В частности, наследием шарашек стала особая ментальность, присущая организациям такого типа. Поскольку комплектование тюремных бюро происходило при участии заключенных, привлекавших к работе в шарашках своих друзей по прежней жизни, вся эта система породила поколение ученых и инженеров, которые не только были знакомы друг с другом до ареста, но и разделили ужасный травматический опыт заключения, повлиявший на всю их дальнейшую жизнь. Многие элитные ученые и инженеры, арестованные во время второй волны репрессий в конце 1930-х годов, возглавили
