Дубина, естественно, по дороге отстал. Сделал вид, что пошел на разведку на предмет разведывания запасов съестного. А по-моему, просто струсил.
И вот сижу я в интерьере, который взбодрила бы Белоснежка, будь она эмо и готом одновременно. Сижу и жду юнодевической исповеди.
Девушка с овечьим личиком покружила-покружила по комнате, села на подоконник в стандартно-девическую позу, обняв руками коленки, да и начала рассказывать. Свою отнюдь не новую историю.
Все здесь как положено, все на своем месте: и одиночество, и непонятость, и отчуждение, и ожидание.
Ждала она, сами понимаете, венценосную ровню. А дождалась Дубину. Причем он оказался именно тем, о ком она всегда мечтала. За что ей было бы искренне стыдно перед папенькой и маменькой, кабы у нее таковые имелись. Но, будучи сиротой, она могла лишь изумляться некачественности своих грез и мечт, втихомолку надеясь, что они все-таки исполнятся…
Принцы ей с детства представлялись довольно хилыми, жеманными парнишками, разодетыми в пух и прах, ни к чему не пригодными символами силы или слабости отцов-государей. Она сознавала необходимость выйти за символ. Но спать она мечтала с мужчиной.
Потом что-то случилось. То ли чума, то ли война, то ли охота к перемене мест. Все ее покинули, оставили, позабыли-позабросили.
Смирять мечты оказалось больше незачем. Она жила, как привыкла — одиноко и бесславно. Еда и слуги поступали из окрестных деревень — а обратно утекали драгоценности короны и уверенность в завтрашнем дне.
Потом пришло известие о появившемся в окрестностях чудовище. Естественно, от него решили откупиться. Как и положено — принцессой. Беззащитная принцесса, сидящая, будто собака на сене, на грудах драгметаллов и драгкамней, показалась бы наилучшим откупом кому угодно.
С театральными почестями и художественными плачами ее препроводили к пещере, где чудовище проживало. Кстати, оно могло бы поселиться в заброшенном доме неподалеку, но свято блюло традицию, согласно которой чудовища должны жить в пещерах.
Страннее всего было то, что оно здесь проживало, но не ночевало. И не дневало.
Намерзшись и проголодавшись вусмерть, принцесса пошла обратно в замок. По дороге она столкнулась с группой селян, направлявшихся грабить ее сокровищницу. Увидав живую и невредимую принцессу, селяне сперва перепугались, а потом расхрабрились. И расхрабрившись, решили, что сама судьба дает им шанс выяснить, чем принцесса отличается от простой селянки.
Тогда-то чудовище и вышло на свет божий.
Вышло, помахивая гладиусом.
Благодаря этому мечу его и прозвали чудовищем несколько селян, которым довелось расхрабриться месяцем раньше. Они выжили, но к пещере больше не подходили и другим не советовали. Кто ж знал, что чудовище водится не только в пещере?
Накостыляв не вовремя осмелевшим поселянам, Дубина (а это был он, кто же еще) проводил девушку в замок. И по пути объяснил, что нет для одиноких принцесс чудовищ опаснее, чем собственные подданные. Затем вернулся в деревню и навел там порядок, как он, Дубина, его понимает.
После чего еда и слуги резко подешевели. Стали практически безвозмездными.
А потом наступила эпоха говорильни. Дубина то появлялся, то исчезал, объясняя свой график ужасающей занятостью. Конечно, все прекрасные принцы ужасающе заняты! Девушке, которую звали Кордейра* (По-португальски это значит «ягненок» — прим. авт.), оставалось лишь надеяться, что он не спасает прекрасных дам пачками или хотя бы не женится на каждой спасенной красотке.
Кордейре очень не хотелось оказаться в гареме, среди сотен обожательниц принца-эмчеэсовца.
Когда Геркулес был рядом, они без конца гуляли по стене, коридорам и внутренним дворам замка. И говорили, говорили, выбалтывая друг другу всю свою душу и биографию.
Кордейра узнала, что Дубина-таки принц. Но не свободный принц. Сперва она подумала, что он принц-заложник, — и оказалась права. Потом подумала, что он принц-пленник, — и снова оказалась права. Еще через некоторое время она подумала, что он ЖЕНАТЫЙ принц. И тоже не очень ошиблась.
В конце концов, Дубина был фактически женат. На своей работе. А я выполняла роль тещи.
И вот однажды Кордейра уговорила своего возлюбленного свести ее с главной причиной его вечных отлучек. Геркулес привел меня. И сообщил, что я — его хозяйка. Бессрочная и беспощадная.
А теперь Кордейра жалобным голосом интересовалась, за какую сумму и в каких камнях-металлах я согласна продать ее любимого принца…
От собственного хохота я и очнулась.
* * *
Кажется, я завидую Викингу. Ей-то ничего не грозит, кроме смертоносных чудовищ и передряг, после которых она в лучшем случае будет залечивать очередные криво зашитые рубцы, а в худшем — переместится еще одним миром выше… или ниже. А к нам мама на Рождество приезжает! Вот уж приключение так приключение…
Нет, ни Соня, ни Майя, ни я мамулю не приглашали. Она сама себя к нам приглашает. И ведет себя так, словно визит ее — величайшее одолжение. Есть люди, которым не объяснишь, что одолжение — это противоположное совсем. Это когда ни свое общество, ни свою, кхм, мудрость никому не навязываешь, сидишь себе дома и треплешься с соседками о том, как твои дочки хорошо в этой жизни устроены. Или о том, как они нифига в этой жизни не устроены. Но с соседками, а не с дочками, майн готт ист Христос милосердный!
Вот и сценарий рождества поменялся. С диснеевского на гоголевский. Сонин дом притих, будто вспоминая прошлые нашествия маман и заранее тоскуя. И даже город за окном холоднее и бесприютнее стал.
Я не хочу видеться с матерью. Я не хочу этого уже много-много лет. Лет сорок, не меньше. Всю свою сознательную жизнь. Потому что моя мать — чудовище.
Мы, сорока-с-лишним-летние тетки, хорошо знаем, что такое родиться у чудовища, а потом всю жизнь расхлебывать последствия. Почему-то именно нашему поколению небеса щедрой горстью отсыпали скверных матерей, приспособивших психику своих детей под выгребные ямы…
"Рррожу разорррву, ррразззорррвууу рррожжжу!!!" — щелкает острозубая пасть у моего лица. Я коченею от страха и ненависти — слишком больших для моего маленького тела. Опять я ей чем-то не угодила. Тем, что не делаю уроков. Не мою за собой посуду. Не слушаю родителей. Не хочу быть их ребенком. За это мне разорвут рожу. Мама давно обещает. Наверное, однажды так и сделает. Может, это даже больнее, чем порка широким ремнем с пряжкой или стояние на коленях на посыпанном солью полу… Единственное спасение от мамы — расти как можно быстрей, расти день и ночь, ввысь и вширь, становиться сильнее — и вырасти, и вырвать из пухлой ручки с наманикюренными ноготками ремень, и вышвырнуть в окно, не обращая внимания на истошный сучий визг.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
