Есть у телевизионного экрана, однако, и такое достоинство, что ничто не мешает нам выключить его прочь или все же отыскать что-либо, чуждое нравам каннибалов. И все же даже доброкачественное зрелище, увиденное на экране, – это все-таки эрзац, протез подлинного зрелища. Да, сплошь да рядом очень удобный протез: никуда не нужно выходить, а в качестве экипировки вполне сойдет и затрапезный халат, и бигуди на волосенках. Почему же все-таки эрзац? А вы сами ощутите, вспомните разницу между тем, как воспринимается футбольный матч, когда вы сами сидите на трибуне и когда вы смотрите его по «ящику». Тем более в записи, тем более, когда результат вам уже известен. Субстанция страсти, сопереживания, полной неизвестности того, что случится уже на следующей секунде; восприятие игроков в качестве реальных, живых людей: азартных, хитрых, страдающих – короче, эффект соучастия, когда вы откровенно и гневно негодуете вместе со всеми против сноса недозволенным способом вашего игрока и того, что арбитр этого не заметил; ваш восторг, когда вы воочию убеждаетесь, что в этом ожесточенном противоборстве все-таки возможен всплеск героизма и мастерства над общим уровнем и забивается гол... Нет, это живое восприятие, это совсем не то, что нюхать розу через противогаз. (Простите меня те, кто знает, по поводу чего возникло это насмешливое сравнение.)
Да, я неоднократно видел по телевидению шоу-выступления Дэвида Копперфильда и, образно говоря, запаха розы я не обонял, так как достаточно хорошо знаю средства видеомонтажа. Мало ли что можно склеить и перетасовать! Такова была подсознательная мысль раньше. Но вот вчера я воочию увидел, как работает этот человек, и когда он со своей ассистенткой укрылся в палатке, поставленной на сцене, и эта палатка взорвалась целым снопом ярких искр и в ту же секунду Копперфильд со своей ассистенткой объявился в проходе зрительного зала, метрах в сорока от только что исчезнувшей у меня на глазах палатки, и все это видел я сам, своими глазами, тут уж, простите, ни о каком монтаже видеопленки и речи быть не могло. И естественно, свежесть моего переживания и мое искреннее «ух, ты!», слившееся с аплодисментами тысяч людей, конечно же, принесли мне такое эмоциональное освежение, и я сказал бы, даже возрождение после месяца тяжелой работы без единого выходного, что эта релаксация для меня дорогого стоит!..
Короче говоря, ваше личное соучастие в том, что происходит, сию минуту при вас совершается на сцене, ваше слияние и сопереживание с чувствами присутствующих рядом, многократно увеличивающее эмоциональный эффект от увиденного и услышанного на сцене – это один из самых важных аргументов в пользу реального посещения зрелищ, конкретный фактор в пользу того, что мягкая, продавленная вашим тазобедренным суставом тахта – хорошо, а твердый стул в зрительном зале – много лучше.
Итак, чувство сопереживания, личного присутствия, столь необходимый нам повышенный эмоциональный тонус – вот что дает нам поход на зрелище. И тут я ощущаю, как читатель, хорошо знакомый с основами логики, хватает меня за руку: «Г-н автор, вы провозгласили тезис о пользе и необходимости общения с искусством, но ведь примеры, приведенные вами, эти наши страсти на стадионе и восторги на магическом шоу, не являются ли кривой дорогой ваших доказательств?»
Спасибо за наблюдательность, г-н читатель. Суть дела заключается в том, что искусство – это часть, более узкий сектор чрезвычайно широкого понятия зрелище, ибо произведение искусства – театрального ли, живописного ли – так же, как, например, цирковое представление, обращено к зрителям, к людям, способным сопереживать тому, что волнует создателя этого произведения, автора, художника. И примеры, которые я привел в начале раздела, в силу их абсолютной ясности и общедоступности, помогут нам понять также и силу воздействия искусства. Мы сочувствуем, сопереживаем действу на сцене, когда на ней развивается задевающий нашу душу спектакль. Это концентрированное, обобщенное, ценностно-окрашенное изображение действительности волнует нас никак не меньше подчас, чем сама отображаемая действительность.
Когда как-то, с вниманием и интересом пройдя анфиладу залов Дрезденской художественной галереи, я подошел к «Мадонне» Рафаэля, то остановился и буквально лишился дара речи – такое совершенство женской красоты и доброты возникло передо мной! Я стоял, глядел и глядел, впитывал и впитывал в себя вибрации, исходящие из глаз Богоматери. Нет, просто юной матери, нет, воплощения юности и женственности, той духовной мощи, которой наделена, может быть, только хранительница и воплощение самой жизни. В эти минуты открылось мне, чем же может быть женщина в своем пределе, в божественном, всемерном расцвете своих возможностей. Я стоял и смотрел, смотрел, и внутри меня совершалась громадная подсознательная работа, и рядом со мной стояли, смотрели и молчали люди. Сколько их прошло у ее ног за эти века и века?..
Мне страстно захотелось увезти с собой изображение этого лика, репродукцию великой картины. Я спустился вниз, к прилавкам, на которых были разложены десятки вариантов репродукции «Мадонны». И не смог выбрать ни одного из них! Все это была мертвечина, бездушный слепок с гениального произведения, живущего жизнью более реальной, чем жизнь каждого из нас, пребывающего во плоти. Так и пришлось мне, чтобы не искажать в памяти своей то волшебное состояние, уйти из галереи без репродукции, но с навеки запечатленным где-то в глубинах души образом той «Мадонны». Нет, дорогие мои, с чудом искусства надо встречаться лицом к лицу, лишь тогда сопереживание будет таким, каким оно может и должно быть.
Однако, помимо подобной силы эмоционального и духовного сопереживания, что еще способно подарить нам искусство? Оно способно раскрыть и побудить к жизни такие важные составляющие части нашей человеческой структуры, которые не только выводят нас на более высокий качественный уровень именно человеческой, а не животной сущности, но способно также значительно повысить потенциал наших внутренних возможностей. Равно интересными в этом тезисе мне представляются как его теоретическая часть, ибо реализация ее позволяет нам стать много богаче в истинно человеческом смысле, так и практическая часть, ибо мы получаем ключ или даже ключи к развитию дремлющих в нас задатков весьма перспективных способностей.
Сначала – теория. Вопрос: может ли считать себя счастливым и не обделенным жизнью человек, скажем, изувеченный в автокатастрофе и лишившийся вследствие ее ноги? Может ли ощущать всю полноту жизни человек, утративший зрение? Грубый вопрос: полнокровной ли жизнью живет импотент? Конечно, это вопросы риторические, ибо как бы ни стремился человек компенсировать подобные дефекты (а многим это удается великолепно – глухой Бетховен сочинял гениальную музыку), тем не менее, осознание того, что могло бы быть и даже когда-то было, но исчезло, разумеется, отравляет жизнь (тот же Бетховен, конечно, был бы более счастлив, если бы мог въяве слышать музыку). И еще вопрос: а если человек лишен бесконечно важных атрибутов своего существа, но не знает о том, что они вообще существуют? Несчастен человек, утративший способность двигаться, потому что он знает, чего лишился. Но что же может чувствовать тот, кто никогда по-настоящему не любил, не ненавидел, не радовался тому, что он живет на другом уровне потребностей, чем, например, инфузория (только бы напитаться да размножиться).
Не сочтите, читатель, что тот подход к искусству, который я ниже изложу, излишне утилитарен, стремится лишь подчеркнуть пользу и необходимость занятий, увлечение искусством лишь с точки зрения здоровья – физического и духовного. В конце этого раздела мы убедимся, что данным аспектом далеко не исчерпывается мое представление о целесообразности занятий искусством, но начинаю «разматывать» я эту тему именно с данной четкой практической стороны потому, что в силу разнообразных, и в том числе очень тяжелых, исторических обстоятельств подавляющее большинство нашего населения было оторвано от искусства, и никакие высокие абстрактные призывы не способны повернуть ни человека, ни человечество туда, где быть ему непременно нужно, оказаться жизненно необходимо. Подобную задачу способен решить только личный практический интерес, сознание того, для чего именно ему, конкретному человеку, при бездне других забот, при необходимости выжить искусство, тем не менее, требуется как насущная необходимость, как постоянная потребность. Именно отсюда все время будет практический нажим. Что же касается критиков подобного метода, эстетов-чистоплюев, то скромно-скромненько напомню им, что искусство как общечеловеческий институт и зародилось-то из-за самых что ни на есть практических потребностей человека: напомню, что на первых наскальных изображениях оленя он был представлен отнюдь не с фотографической, фактографической точностью соблюдения всех его пропорций, но с чрезвычайно преувеличенными по размеру ногами, что должно было показать столь насущное его качество, как скорость бега, и, следовательно, подобное изображение готовило первобытных охотников именно к учету этого его потребительского свойства. А изображение мамонта? Опять-таки, никакой пропорции: здесь ноги, напротив, почти что отсутствуют, но представлена такая ценность, как гора мяса, и вместе с тем подчеркнута смертельная опасность от бивней огромных размеров, также преувеличенных сравнительно с натуральной пропорцией.
