Тут Филофею и выложат про все обиды и про всех обидчиков.
Только вот у Саввы в избе Филофею сплетенкой или, пуще того, душевной исповедью поживиться не удавалось. Савва слушал, помалкивая. С немтырями тоже много не наговоришь, но в Саввину избу Филофея тянуло, как муху на мед.
В один из дней – ох, не лучший! – все и прояснилось. Позвал монах Енафу убираться в комнатах игумена. Честь по чести позвал, при Савве, и сразу же цену назначил – двадцать рублей в год деньгами, двадцать пудов хлеба и лошадь на выбор.
Сердце у Саввы так и покатилось вон из груди, словно солнце с зенита на закат опрометью побежало. На Енафу глаз поднять и то силы нет. Спросил, однако:
– Чего ж так дорого, за приборку-то?
Филофей разъяснил улыбчиво:
– У отца нашего игумена в келии дорогой утвари множество. Отирать ее от пыли дело хлопотное, не быстрое. А уж если всю правду говорить, то за молчание платим. Не всякому можно довериться. В жизни монастыря много тайн, о которых мирянам знать не надобно. А ты, я вижу, – молодец! Язык за зубами держишь, и Енафа у тебя по селу с помелом не бегает.
Достал Филофей из-за пазухи мешочек махонький и положил на стол.
– Это для утехи тебе, Енафа.
Как мел бела, стояла у печи несравненная женушка Саввина.
– Возьми погляди! – рассмеялся монах. – В мешочке бисер да жемчуг. Платье себе разошьешь. Наш игумен постных баб не терпит.
И разжала губы Енафа, и спросила Савву:
– Что же муж мой молчит, когда за женой его грабитель пришел?
Вспыхнул Савва. Встал, положил монаху в руку его подношение, сгреб в охапку, как куль, и выкинул вон из избы.
Не стало житья с той поры ни Савве, ни братьям его, ни Енафе. Во всяком деле к ним придирки и ущемление.
Тут как раз целовальник, старый вдовец, и повелел быть подвластным людишкам у него на гулянье.
Савва с Авивой и Незваном пришли с подарком: полтора ефимка деньгами принесли.
Целовальник гостей встречал на крыльце. Подносил ковш браги. Выпил – проходи в горницу, там еще бражкой попотчуешься, а на закуску две бочки с кислой капустой да с солеными грибами.
Гости еще и радовались. Где в апреле капусты возьмешь? С марта пустые щи хлебали.
Целовальник подождал, пока Савва отведает скверного пойла, и еще зачерпнул.
– Пей!
– Благодарствую, – сказал Савва, – с меня довольно.
Целовальник, улыбаясь, прихлебнул из ковша, поморщился и выплеснул брагу наземь.
– Я тебя чистой водочкой попотчую. Разговор у меня к тебе.
– Да ты здесь скажи, – удивился Савва. – Я ведь и водки не пью. Брагу выпил из почтения.
– Люблю смирных – умные люди! – Целовальник приосанился. – Выгодное дельце у меня для тебя есть. Все, что нынче собрал, – твое. Да еще три раза по стольку. А ты мне – жену свою на три года.
– Енафу, что ли? – спросил Савва.
– Енафу.
– Нет, – сказал Савва. – Негодный этот разговор. Бог за него накажет.
– Бог-то Бог, да сам не будь плох. В придачу лошадь получишь и пару коров. Неужто столько добра одной жены не стоит? Не навсегда беру, на время.
Савва попятился, спускаясь со ступенек.
– Нет, – сказал он. – И помыслить о таком нельзя.
– Дурак! – закричал целовальник. – Дурак!
Схватил бадью с брагой, швырнул в Савву, тот уклонился, но бадья задела плечо, залила Савве зипун.
Савва, не отряхаясь, не оглядываясь, пошел со двора прочь. За ним – братья. Ретивый работник пустил на них пса цепного. Но Незван подхватил с земли бадью и так треснул псу по башке, что громадный черный, как пропасть, зверь лег и протянул лапы.
16
С колобом масла собралась Енафа проведать дядьку своего Пятого. Жил Пятой в соседнем селе, подальше от родственников. Крепко ему прискучило быть всегда и всюду пятым. Захотел в первые. Савва с Авивой и Незваном помогли ему избу поставить, печь сложить. Скоро и хозяйка печи сыскалась. Высватал Пятой пригожую да проворную переселяночку, зажил своим домом, не нарадуясь простору в избе и новой, удачливой жизни.
На улице Енафа встретила соседок из касимовской избы. Все три невестки под одной крышей жили.
– Далече ли собралась? – А сами принаряженные, набеленные, нарумяненные.
– Дядьке гостинец отнесть.
– В Дугино? И мы туда.
– На праздник, что ли?
– На праздник и попроще можно одеться. Идем госпожу Оспу к себе звать. Может, милостива будет. Деток-то у нас, сама знаешь, ровно дюжинка.
– В Дугине оспа?! – испугалась Енафа. – Может, погодить туда шастать?
– Чего же годить? – возразили Касимовы невестки. – Наоборот, надо ее, матушку, умилостивить приглашением. Не то хуже будет. Всех деток переберет да и уморит.
Приглашение Оспы оказалось делом недолгим.
Невестки покормили больных детей пирожками, а объедки собрали в тряпицу, чтоб потом своих ребятишек попотчевать. Собирая объедки, приговаривали:
– Сударыня Оспица, приди к нашим ребятеночкам, к Таньке, Маньке, Наташке, к Ванюшке, Павлушке, к Лёхе да Матюхе!.. Будь ты к ним милостива. Не мучь, не увечь, а пожги и уйди!
Подивилась Енафа увиденному. В их Рыженькой больных людей сторонились, а тут к заразным в гости идут.
Попрощалась с Касимовыми невестками, пошла к Пятому. Тот, сидя на лавке, выстругивал петушка на крышу.
– Хорош? – спросил Енафу.
Петух был задиристый, весь так и топорщился в разливанном петушином крике.
– Хорош! – улыбнулась Енафа.
– Ох, девка! И заживу теперь! – пообещал Пятой, отвешивая звонкого счастливого леща своей половине, спешившей подавать на стол ради гостьи. – С утра до звездок буду работать! Потому что для себя живу. Впервой за всю жизнь – для себя!
И самому было удивительно, что он – Пятой! – хозяин в своей избе. Полный хозяин.
Енафа щец поела да и распрощалась. Неспокойно ей что-то было. Казнила себя, что в дом, где оспа, заходила.
Прибежала домой и – баню топить.
Пропарилась, одежду прокипятила. И мужиков своих в баню погнала.
Как знать, то ли счастье ей было дано такое, то ли баня спасла от заразы. Не желала Енафа страшной гостьи в своей избе – и она не пришла.
А те, кто просил сударыню, допросился. Погуляла Оспа по Касимову двору. Забрала всех двенадцать детушек, а тринадцатым был старый Касим.
Савва с Авивой и Незваном ушли гробы сколачивать. Дерева лишнего не было, пришлось в лес съездить. Пилили кругляки на доски, строгали, сбивали…
И явился в Саввин дом в тот страшный день и час целовальник. С работником своим пришел.
– Саввы дома нет, – сказала гостям Енафа.
– Знаю, – ответил целовальник, улыбаясь. – Все я знаю, разлюбезная! И пришел-то я не к Савве глупому, а к тебе. По делу.
– Какое со мной дело? – удивилась простодушная Енафа.
– А такое, без которого белый свет мне стал немилым!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
