– Великий государь, – сказал Никон, возя ногой по полу, – надо сказанное подкрепить.
– Так и подкрепим! – откликнулся Алексей Михайлович весело. – Пишите, пишите! А ратные наши люди по нашему царского величества указу сбираются и ко ополчению строятся.
– Вот теперь воистину хорошо! – воскликнул Никон, поднимаясь и раскрывая объятия.
И обнял! И оба были очень довольные, потому что – свершилось. Конец всем недомолвкам и полужеланиям. Наступила пора жить не словом, но действом.
4
Скинув рясу, Аввакум остался в портках да в нательном кресте. Июль стоял знойный, грозовой.
– Что ж ты без рубахи-то?! – удивилась Анастасия Марковна.
– Жарко! Терпеть не могу, когда пот с морды стекает. Не о Божьем слове тогда мысли, а о собственном неудобстве.
Глядя на отца, ребятки тоже сбросили рубахи и развеселились.
– Погоржусь перед тобой, Марковна, – сказал Аввакум, умываясь над ведром, поливала ему на руки Агриппина.
– Чем же, Петрович? – улыбнулась жена, ставя на стол большую деревянную чашку окрошки.
– Сама видишь, какая жара взялась, а я людям после службы читал, и многие остались послушать. И как слушали-то! Я чту – они плачут. А у меня у самого горло сжимает. Этак взрыдну, они ж – рекой. Плачут, сморкаются, и такая у всех на лицах благость, что не утерпел я, голубушка, – прослезился!
Ребята полезли за стол, но Анастасия Марковна взяла ложку и постучала по краю чашки:
– А ну-ка, оденьтесь!
И подала Аввакуму чистую рубаху.
Сели за стол, помолясь.
– Ух, квасок-то у тебя в окрошке! – похвалил Аввакум жену.
– Квасок бьет в носок! – засмеялся маленький Пронька.
Аввакум погладил его по вихрам.
– Ешь, сыночек! Скоро мы хорошо заживем.
Анастасия Марковна посмотрела на мужа. Аввакум улыбнулся.
– Не хотел говорить, да проговорился. Приходил к нам в Казанскую Стефан Вонифатьевич. Протопоп Сила помер. Стефан Вонифатьевич говорил про меня царю. Бог даст, в Кремле буду служить.
– В Успенском, батюшка? – спросила Агриппина, и глазки у нее наполнились восторгом.
– Не в Успенском, в соборе Спаса-на-Бору. Это, Агриппинка, тоже большое дело.
И призадумался, даже ложку отложил.
– Ты чего? – встревожилась Анастасия Марковна.
– А знаешь, и не больно-то хочется… Привык к Казанскому, хоть и не хозяин себе… Слушать книжки ко мне ведь ходят. Неронов, он ведь – протопопище! Всей Москве – отец родной, а меня все ж таки тоже знают.
– И любят! – сказала Анастасия Марковна.
– Любят, – согласился Аввакум и снова взял ложку. – Поповское житье у людей на глазах. Не корыстуемся – вот и любят.
– Никогда мне не забыть, как ты проповедь в Юрьевце говорил. Все, кажется, душеньки так и вспрыгнули на твои ладони. Нет, протопоп! Ты ступай в собор, коли дадут. Твоя слава впереди!
– Эко! – засмеялся Аввакум и повернул смеющееся лицо к детям. – Как матушка-то нас взбодряет!
Проня тоже засмеялся, показывая на мать ложкой. Анастасия Марковна улыбнулась, опустив рукою Пронину ложку.
– Ешьте, ешьте! У меня для вас, молодцов, оладышки испечены.
– У патриарха-то – собор, – сказал Аввакум. – Я потому и служил нынче, что Неронов на соборе. Муромского протопопа Никон судить взялся по воеводскому извету.
– Бог даст, не засудит, – откликнулась Анастасия Марковна.
Аввакум снова отложил ложку, посмотрел Марковне в глаза просительно.
– Не отступился ли только Бог-то от нас, коли Никона, как чуму, наслал? Креститься-то чуть не палками переучивают. Я, грешный, погордился вот перед тобой – ко мне, мол, люди книги слушать идут. Да не ко мне ведь! К правому Богу! Неронов за двоеперстие, и я с ним – потому и припадают к нам люди, опоры ищут.
– Ты ешь, – сказала Анастасия Марковна.
– Вспомнил обо всем – охота пропала. Боюсь за Логина муромского, а еще больше за Неронова. Неронов и толики неправды не потерпит.
Вышел из-за стола. Тотчас и дети поднялись.
– Вы, ребятки, ешьте, – сказал Аввакум, трогая их руками за головы. – Матушка оладышков напекла. Скусно. Угощайтесь, а я помолюсь пойду. В сарай дровяной, там тихо.
5
Суд над Логином устроили в Крестовой палате. После ремонта была она во всем великолепии новизны, и многому чему дивились старые иерархи русской церкви. Всем было понятно – незатейливые времена патриарха Иосифа канули в вечность. Припугнуло нежданное великолепие Никона и его свиты.
Патриаршее место было столь изукрашено драгоценными каменьями, что свет играл на нем ярче, чем звезды. Саккос сплошь в жемчуге, а рубинов и бриллиантов столько, что на царском большом наряде и вполовину не будет. Ладно бы патриарх, но и всякий патриарший человек был одет богаче любого из приглашенных на собор, хоть тех же митрополитов.
Всем действом заправляли греки.
Они, приведя Логина, поставили его перед патриархом, да упаси бог – не близко, на другом конце Крестовой, чтоб человек патриарху комариком казался.
Вину Логина объявлял Арсен Грек.
Голос у него был как иерихонская труба, зычный, серебряный:
– О хулении икон Спасителя, Богородицы и всех святых протопопом муромским Логином. Сей Логин спросил у жены муромского воеводы, когда она пришла к нему под благословение: «Не белена ли ты?» За жену воеводы вступились. Логину было сказано: «Что ты, протопоп, хулишь белила? Без белил не пишутся образа Спасителя, Богородицы и всех святых». На что протопоп Логин ответствовал: «Какими составами пишутся образа, такие и составляют писцы, а как такие составы положить на ваши рожи, так и сами не захотите. Сам Спас, Пречистая Богородица честнее своих образов». Как видите, сказанное есть прямая хула на божество и святые иконы.
Архимандрит нового Иверского монастыря грек Дионисий поднялся с места и, поклонясь патриарху, сказал, будто конец света протрубил:
– Виновен! И воздастся ему за святотатство от власти земной и небесной.
– Виновен! – торопясь опередить других, выкрикнул архиепископ Илларион, свой же человек, нижегородец.
– С этим делом покончено! – сказал Никон. – Протопопа Логина для вразумления отдать за жестокого пристава.
– Да очумели вы все, что ли?! – вскочил на ноги Иван Неронов. – Вы хоть самого Логина послушайте, что он скажет.
– Говори, протопоп, да скорее, у меня дела важней твоего, – разрешил патриарх.
Логин был для Крестовой палаты и росточком маловат, и голосом худ, где ему до греков! Откуда ей, породе, взяться, когда из крестьян вышел. Впрочем, как и патриарх, который к тому же был из мордвы.
– Не токмо не говорил, но и помышлять не помышлял хульного об образах! – крикнул Логин, взмахивая перед лицом кулачком и подрагивая коленями. – Дело-то было в воеводском дому. Жена воеводы подошла ко мне к благословению, а я и спроси ее: «Не белена ли ты?» Тут рядом стоял Афанасий Атлев, человек воеводы. Он-то и завопил: «Протопоп хулит белила, а без белил не пишется образ Спаса!» Я ему в ответ назвал состав красок и смеюсь: «Хотите ли наложить такие составы на ваши рожи?» Вот и все! Ни единым словом святые образа я не похулил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
