- Есть, – гордо подтвердил господин директор, – работа Чарльза Хэлле «Леди в синем», пейзаж Томаса Сэддона. И еще одна картина англичанина Генри Бресли, который, к слову, прерафаэлитом не был, однако писал в манере этой художественной школы. Умер он в восьмидесятых, его вдова недавно продала их шато во Франции вместе с некоторыми из работ художника. Мой агент купил «Ночную охоту». Она находится на реставрации сейчас, а как будет готова, используйте ее в своем прерафаэлитском интерьере. Вижу, глаза у вас загорелись!
- Не скрою, ваше задание мне по душе. Я могу идти?
- Идите, Екатерина, – произнеся первую букву ее имени как «И», Артур протянул через стол худую руку, в которую Кэт на секунду вложила свою тонкую с французским маникюром кисть. Поднялась, чтобы покинуть кабинет. – Надеюсь, вам будет приятно у нас работать.
Для Кэт начались ее трудовые будни в галерее Мэлоуна.
Место было, мягко говоря, неординарным. Оно позиционировалось, как частный музей, с распростертыми объятиями принимающий толпы туристов и ценителей прекрасного пять дней в неделю, чтобы продемонстрировать им впечатляющую коллекцию шедевров старинного искусства.
Огромную часть всех ценностей, выставленных в галерее, собрал ее основатель, Эдвард Мэлоун, прапрадед Артура. Сказочно богатый магнат построил свой особняк на Манхэттене в 1875 году и взялся по всему миру скупать древности – посуду, антикварную мебель, статуэтки, подсвечники, часы, вазы и вазоны, гобелены и красивый дворцовый текстиль. Со временем в его коллекцию вошли полотна английских академических живописцев Уильяма Тёрнера, Томаса Гейнсборо, Джорджа Ромни.
В библиотеке были выставлены оцененные в баснословные суммы шедевры легендарных художников Северного Возрождения Яна Ван Эйка и Франсуа Клуэ. Самая большая гостиная была посвящена французским граверам и художникам рококо, в частности, Франсуа Буше. Картину великолепия дополняла подлинная мебель времен Людовика XIV, эпохи Директория и прочих прекрасных эпох. Резные консольные столики, стулья, каминные порталы, стеллажи, диваны и скамьи от английских, французских, итальянских краснодеревшиков, изделия Роже Лакруа и Жана Левасёра…
На полированных столешницах и полках красовались медные, бронзовые, костяные подсвечники, китайские вазы, расписной севрский фарфор. Паркетные полы были покрыты персидскими коврами эпохи Сефевидов.
Предметы искусства, сформированные в старинные интерьеры, украшали собой комнаты северного крыла особняка Мэлоуна.
Но было еще закрытое для публики южное крыло, включающее в себя не менее десятка комнат, комнаток, галерей и закутков. Здесь, как теперь узнала Кэт, хранились предметы роскоши, собираемые на протяжении вот уже более века потомками великого коллекционера.
Вещи демонстрировались лишь частным, пользующимся доверием хозяев лицам. И коллекция постоянно обновлялось – что-то из нее пропадало, что-то появлялось. Артур активно торговал древностями, проводил закрытые аукционы, на которых Кэт довелось побывать. Его агенты работали по всему миру, скупая антиквариат и свозя его под своды фамильного особняка Мэлоунов. Убранство многих комнат южного крыла напоминало лавочку старьевщика, где на прилавках были грудами свалены богатства, словно добытые в пещере Аладдина.
Еще в галерее имелась небольшая реставрационная мастерская – за те две недели, что Кэт работала над интерьером овальной комнаты, ей не удалось туда попасть. Несколько раз она приходила во флигелек, где мастерская располагалась. Стояла у закрытых дверей, окутанная симфонией запахов – клей, лак, битум, сырая известка, масляные краски, растворители, олифа. Старичок-реставратор все не выходил на работу.
Жозефин рассказывала ей про него:
- Он мог бы реставрировать живопись, где угодно, наш Мозес, хоть в Лувре, хоть в галерее Тейт, хоть в Эрмитаже. Он мастер от Бога. Я знаю, заманчивые предложения ему поступали, но он выбрал Мэлоун, за что ему хвала и благодарность. В Нью-Йорке проживает несколько поколений его огромной семьи, целая орава родственников, без которой он жизни не мыслит, что нам на руку.
Для овальной комнаты Кэт выписала обои из Англии, украшенные извивающимся меандрами стеблей и цветами аканта, авторства викторианского дизайнера Уильяма Морриса. Подобрала вышитые шторы с таким же орнаментом и закругленные ковры, подчеркивающие форму комнаты.
Из южного крыла сюда была перенесена легкая резная мебель, гравированное серебро, бронзовые статуэтки, изображающие воинственных стремительных юношей, сделанные Альбертом Гилбертом. Круглые тарелки и гравюры были развешаны по стенам, где уже висели «Леди в синем» и пейзаж Сэддона, оставлено почетное место над камином для реставрируемой «Ночной охоты». Стекла в окна по настоянию Кэт были вставлены мозаичные, цветные в ромбической оплетке. В солнечные дни они светились, как драгоценные камни в ожерелье царицы, рассыпая по комнате переливы. Затемненная, выдержанная в глубоких вишневых, сиреневых, густых болотных и сосновых цветах, с каскадом розовых, фиалковых, золотых, кроваво-красных, черных брызг, озаренная загадочными бликами зеркал, комната походила на будуар в башне волшебницы Шалотт.
Готовую комнату первой оценила Жозефин.
- Напомните мне, Кэт, почему вы переехали в Нью-Йорк из Далласа? – попросила она, поворачиваясь на каблуках и скользя взором по помещению. – Вы вышли замуж?
- Нет, – ответила Кэт от окна, где стояла, оперевшись бедром о подоконник, – с чего вы так решили?
- Комната напоена интимностью. Здесь угадывается поклонение любви, ее глубокой, затягивающей в омут, не поддающейся разгадке, а оттого еще более дразнящей ипостаси. Я, наверное, сумбурно объясняю. Но мое впечатление именно таково. Комната заманивает и захлопывается, как капкан. Если задержался здесь хоть на секунду дольше положенного, кажется, не вырвешься из нее и через столетие.
Кэт подвязала штору крученым шнурком, чтобы в помещение проникло больше солнечного света.
- Так будет лучше. Тут слишком сумрачно, а сумрак живет своей жизнью.
Радужная дорожка, отброшенная витражом, пролегла на полу.
- Ох, – в притворном огорчении всплеснула руками Жозефин, – Не сработало. Теперь я чувствую, что кровь во мне густеет и нехотя ползет по венам, а в груди разгорается жар. Уберусь-ка отсюда подобру-поздорову, Кэт, ваши чары сверх меры сильны. Если вы не вышли замуж, то наверняка встретили мужчину – вами руководило нечто большее, чем обыкновенный профессионализм, пока вы работали над комнатой.
Кэт посмотрела в зеркало и улыбнулась своему отражению. Жозефин угадала, комната олицетворяла то, что чувствовала Кэт.
Полмесяца они с Джерри жили вместе. Дома, когда он был в зоне досягаемости, на работе, когда она оставалась наедине с собой – Кэт думала о нем постоянно. Насытившись его любовью и засыпая рядом с ним по ночам, она закрывала глаза и видела его. В галерее, водя туристов от экспоната к экспонату, возясь с ценностями, или обставляя комнату, она чувствовала его. На своей коже, одежде ощущала его запах, смешивающийся с ароматом ее духов, слабый, но его. Распознав этот запах, закрывала на мгновение глаза и по телу ее проходила невидимая, ощутимая судорога, напоминая о наслаждении, которое они недавно пережили вместе. Стояла, разговаривала с начальником, либо с клиентом, и понимала – мысленно она отсутствует. Опускала ресницы, в тайной неге закусывала губы, сосредотачивалась, и желание бросить все, выйти на улицу, поехать домой и отыскать его становилось едва переносимым.
Доживая до вечера, она возвращалась домой в предвкушении.
Это был целый ритуал – войти в темную гостиную, зная, что он сидит в кресле. Пройти в кухню, налить воды в стакан, пить и ждать, когда он приблизится. Ни в коем случае не снимать пальто самой – право раздеть ее принадлежит ему одному.
Жозефин, которую сильно заинтересовала личность новенькой искусствоведши, любопытничала. Регулярно, но без наглости, расспрашивала о телефонных звонках. Джерри звонил каждый день в полдень. Кэт отделывалась общими ответами, ей не хотелось откровенничать. Она стремилась защитить свою любовь не столько от лишнего внимания, сколько от неведомой, грозящей опасности, которую интуитивно ожидала.
