— Нормальный бартер. Только сейчас на эти вазы трудно клиента найти. Но можно.
Вот что значит хороший специалист. О мастерских Сацума в городе знает десяток человек, не больше. Я бы сильно удивился, если бы Дюк не располагал глубокими знаниями об искусстве Японии и одновременно не горел желанием отбить свои пятнадцать процентов если не на янтаре, то на старинных вазах.
— Вот этим, быть может, потом и займешься, — поднимаю упавшее настроение Дюка и, пока он немного размягчен, раскручиваю его дальше:
— Скажи, Дюк, это коллекция или по случаю купленные вещи?
— Янтарь или вазы?
— Янтарь, конечно.
— Я думаю, часть коллекции, — выпалил Дюк.
— Откуда такая уверенность?
Если Дюк решил промолчать, то это у него не выйдет.
— Слушай, профессор, я же на твоих партнеров не еду, через голову твою прыгать не собираюсь. Сам с ними работай. Или ты когда-то мог сказать, что я снял чужого клиента?
— Ну что ты, кто такое сказать может? — принялся успокаивать меня Дюк. — Сейчас непростое время, люди не хотят никаких контактов. Просто меня просили о них не упоминать. Крупные эксперты, сам понимаешь.
— Такие как ты? — съязвил я, однако Дюк иронии не уловил и важно заметил:
— Да, моего класса.
— Мне они без надобности. Ты лучше о янтаре расскажи.
— Видел я один каталог. Десятилетней давности. Там значится работа «Скорпион», та, что на одной из твоих фотографий. Выставка была в Елагинском дворце, коллекция частная.
— Имя собирателя?
— Олег Стороженко. Крупнейшее собрание янтарных изделий в нашей… то есть, в Советском Союзе.
— А отчего я должен по крохам из тебя сведения вытаскивать?
— Слушай, мы же всегда работаем честно. И если янтарь у тебя, значит он чистый. Зачем мне переживать? Зря только ты его на фаянс меняешь. У меня клиент на янтарь есть — закачаешься. Может, отменишь бартерную сделку? Тогда, уверен, еще больше заработаешь.
— Что-то раньше ты об этом клиенте молчал. Даже не вспомнил о нем, когда речь об этом янтаре зашла впервые.
Дюк засопел, но соврать не решился.
— Я о нем случайно узнал. Ладно, но только давай сразу оговорим…
— Дюк, не переживай о судьбах произведений искусства. Если вариант более выгоден, считай — твои проценты уже лежат в этом сейфе. И сам понимаешь: если клиент станет постоянным, то с каждой сделки тебе будет капать, пусть ты о ней и не узнаешь.
В моих словах Дюк не сомневался, потому что их искренность уже не раз была доказана пухлыми конвертами в знак признания заслуг доктора искусствоведения.
— Значит так. На той выставке в Елагинском дворце побывал один клиент. Но учти, если будешь с ним работать, это обойдется в семнадцать процентов комиссионных. У меня тоже есть обязательства перед людьми… Зовут его Стив Максвелл. Большой друг Советского Союза. Был. После выставки он объявился в Министерстве культуры и предложил за коллекцию Стороженко полтора миллиона долларов. Конечно, Министерство тут же согласилось с таким предложением, однако собирателя не уговорило. Потому что предложило ему какие-то копейки в сертификатах. Коллекционер сказал, что не торгует национальным достоянием, в отличие от Министерства культуры, и на этом все заглохло. А сейчас этим достоянием все торгуют, так что, думаю, Стороженко своим строгим правилам не следует. К тому же, ему наверняка надоело жить в коммунальной квартире, как считаешь?
— А почему ты задаешь мне этот вопрос?
— У кого еще ты мог приобрести эту коллекцию? К посредниками наша фирма всегда ровно дышала. Так что клиента на янтарь я тебе выдал, — подчеркнул самое главное Дюк.
— Если я решу с ним работать, семнадцать процентов гарантированы, — еще раз успокаиваю искусствоведа. — Скажи, сколько всего экспонатов насчитывает эта коллекция?
— Откуда я знаю? — пожал плечами Дюк. И, прощаясь, еще раз напомнил о том, что незаурядные современные изделия из янтаря представляют для истории искусства куда большую ценность, чем японский фаянс восемнадцатого века. — Ты подумай о моем предложении.
Марина молча вела машину по оживленным улицам города, а я, как и советовал Дюк, думал. Сперва о том, что в рабочее время такие толпы по Южноморску бродят, Андропова на них нет. Интересно, сколько людей сегодня работает, если не иметь в виду так называемые бизнес-туры?
Впрочем, об этом пусть кто-то другой размышляет. Тот, кто удивляется, отчего у нас производство падает. Да оттого, что на одной поездке в Испанию можно заработать больше, чем за год у станка. С этим все ясно. Зато неясно, как собиратель, отказывавший в те годы Министерству культуры, не устоял перед обаянием Ляхова? Догадываюсь, что Стороженко — истинный коллекционер, такой скорее повесится, чем продаст коллекцию, которой отдал годы жизни. Таких Стороженко немало знаю. Будут умирать от голода, но ни единого экспоната не продадут. Ну и чего они добиваются? Сколько раз я говорил с покойным Ситниковым насчет портрета адмирала Ушакова, а он ни в какую его не хотел продавать. Питался хуже моей собаки, ходил в обносках, а к собранию, миллионы стоящему, не притронулся. Продал бы всего один экспонат — до конца жизни хватило бы. Так нет. Умер в нищете, в комнате, нафаршированной картинами и скульптурами, стоящими не один миллион долларов. И чего он добился?
Земля на могиле коллекционера еще просесть не успела, а его детишки тут же начали сражение за наследство. После нескольких дней ожесточенных споров, переходивших в рукопашные схватки наконец-то разделили коллекцию на четыре части, да и те потом дробились, с учетом интересов бывшей жены и каких-то племянников. А в результате — Ушаков все равно достался мне, другие сто пятьдесят экспонатов уникального собрания, несомненно, представляли интерес, но не больше. И где они сейчас — кто знает об этом. Бедняга Ситников, неужели он не догадывался о дальнейшей судьбе коллекции, которой отдал всю жизнь?
Может быть, и догадывался. Мне сейчас тоже гадать нужно, благодаря классу работы Дюка. Зря я ему в свое время не рассказал старинную легенду, которой сразу попотчевал меня Вышегородский, стоило мне только начать работать в нашей семейной фирме. Сейчас бы не ломал голову над догадками, а обладал нужной информацией.
Однажды, когда я принес тестю прекрасную работу Пуссена, он задал вопрос, как тогда показалось, совершенно не по делу. Вышегородскому стало любопытно, каким образом Пуссен попал к старичку, который содрал за эту картину аж пятнадцать рублей. Я мог ответить на любой вопрос, касающийся Пуссена, даже назвать дату создания уже атрибутированной картины, но только не на этот. Тесть посмотрел на меня с высоты опыта прожитых лет, поудобнее расположился в своем любимом вольтеровском кресле и сказал:
— Я тебе поведаю одну притчу. Ее рассказал мне мой отец. А ему — дед. И ты расскажешь ее своему сыну, когда тот подрастет.
Неподалеку от караванного пути сидит купец со своим слугой. Его внимание привлек торговый караван, проходящий вдали.
— Узнай, куда идет этот караван, — приказал купец слуге.
Тот убежал, вернулся и доложил:
— Караван идет в Хорезм.
— А что везет этот караван?
— Не знаю, — сказал слуга.
— Узнай, — приказал купец.
— Они везут ковры, — слуга прибежал уже запыхавшись.
— Какие?
— Персидские, — доложил слуга после того, как снова сбегал к каравану и обратно.
— А сколько они стоят? — равнодушно спросил купец, и слуга из последних сил отправился узнавать цену.
— Так вот, не следует уподобляться этому слуге, — продолжил Вышегородский. — Тем более, что ты сам прекрасно понимаешь: основа любого предприятия — достоверная, обширная и тщательно проверенная информация.
Подобно слуге из притчи, я съездил к старичку и еще раз убедился в том, что старинные легенды полезны, а Вышего-родский имеет полное право наставлять меня в подобной манере. Потому что благодаря его, на первый взгляд, ничего не значащему вопросу мы вышли на собрание, в котором были работы, рядом с которыми подлинная цена Пуссена могла показаться медным пятаком в кепке нищего.
Так что придется подключить к этому делу Босягина. Он наверняка уже зализал свою рану, а рассказывать Босягину старинные легенды нужды нет. Он свое дело туго знает, в отличие от Дюка. Впрочем, тут я, кажется, немного перегнул. В конце концов Дюк — прекрасный специалист в своей области, и работа Босягина с ней имеет только точки прикосновения, не больше. Так что просчет здесь исключительно по моей вине. Если руководишь людьми, ты обязан уметь делать их работу не хуже. Одно только утешает: при необходимости я сумею справиться и с обязанностями Дюка, и с работой Босягина.
28
Приехав домой, я тут же убедился, что за время моего отсутствия здесь произошли серьезные перемены. Из кабинета исчез подсвечник работы Береля, в гостиной появилась новая мебель, а Сабина даже не попыталась закатить очередную истерику. Моя дорогая жена сходу повисла на мне, однако я не собирался участвовать в соревнованиях по бегу с грузом на шее и постарался как можно быстрее отцепить ее руки.
