самом деле не стоит. Поспешишь — людей насмешишь, правильно? — улыбнулся вербовщик. — Но и слишком уж медлить я бы тоже не советовал. Нихонцы не разделяют естественные для всего цивилизованного мира идеи гуманизма. Оставаясь в плену, вы рискуете здоровьем и даже жизнью. Так стоит ли искушать судьбу? Кто знает, что им взбредёт в голову завтра? Я, конечно, пытаюсь оказать на них влияние, но по факту мало что могу сделать. Гарантии безопасности распространяются лишь на тех, кто пойдёт на службу Лиге Наций.
Казалось совершенно нормальным согласиться, пусть и не всерьёз, пусть ради возможности выиграть время, но на курсах я узнал достаточно о способах вербовки, чтобы не считать себя самым умным. Соглашусь — сам не замечу, как по рукам и ногам повяжут. А если наши вдруг контрнаступление проведут и лагерь захватят, то изменников родины по законам военного времени ещё и к стенке поставят. Никто в мотивах разбираться не станет.
— Я подумаю, — повторил я.
— Думайте, — разрешил господин Риттер и добавил: — Только учтите: набор не продлится вечно!
По возвращении в барак мы не досчитались трёх человек. Как видно, они не посчитали нужным взять паузу и приняли предложение сразу. Хватало и тех, кто сомневался, терзался и советовался с другими. При этом некоторых лишь опросили, но никаких заманчивых предложений делать не стали.
Наверное, тут имелась какая-то закономерность, вот только у меня и без того забот хватало, чтобы пытаться её выявить на основании имеющихся данных.
Юра обратно до коровника едва доковылял, даже не поднялся, когда принесли воду. Пришлось его поить. Потом я поговорил с людьми, выпросил каких-то относительно чистых тряпиц и перебинтовал неглубокую рваную рану на боку товарища. Выглядела она не лучшим образом, но понемногу всё же подживала. Так показалось.
До самого ужина я провалялся на соломе и бездумно пялился в потолок. Так могло показаться со стороны, на деле не оставлял попыток оценить состояние внутренней энергетики. Просто решил, что если способен различать чужие энергетические каналы и узлы, то вполне могу задействовать ясновидение и для обнаружения собственных. Разумеется, на самом деле каких-либо каналов и узлов я не видел, а лишь улавливал перетоки сверхсилы и её же скопления, но меня всецело удовлетворило бы и это.
Ан нет — внутреннему взору открылась одна лишь сплошная муть. И потенциал я удерживаю крошечный, и всякая попытка прогнать энергию по организму такой болью и резью в груди оборачивается, что слёзы на глазах выступили. Разберусь, конечно, но вот когда? Вопрос.
Между тем, жизнь в бараке текла своим чередом. Кто-то трепался о всякой ерунде, кто-то обсуждал предложение перейти на службу Лиги Наций, продолжали фланировать по коровнику типчики, странное поведение которых отметил ещё вчера. Уже в сумерках послышался шум заходящего на посадку самолёта, пленные засуетились, двое подсадили долговязого типа, и тот изловчился выглянуть в узенькое окошко под самым потолком.
— Аэроплан на поле сел. Здоровущий! — сказал он, а минут пять спустя добавил: — Петрович, туда этих повезли… сверхов!
Сурового вида широкоплечий дядька с ожогом во всю щёку и спалённой шевелюрой, судя по форме — унтер железнодорожного корпуса, резко вскинулся и спросил:
— Куда — туда?
— Да к аэроплану же!
Новость эта никого безучастным не оставила, какой-то коротко стриженный мужик даже выругался и обратился к этому самому Петровичу:
— К чёрту всё! Вот чем служба Лиге Наций плоха, скажи мне, а? Никакое это не предательство! А иначе нас всех макаки со свету сживут!
Поднялся гвалт, мужика начали отговаривать, но он вырвался и принялся колотить в ворота коровника. Никто ему не открыл.
Окончания свары я дожидаться не стал, улёгся на солому, задумался.
Нихонцы вывозят операторов. В Зимске пропадали операторы. Платон с концами сгинул опять же.
Подумать тут было о чём, пусть и категорически не хватало информации, но одно я осознал окончательно: ничего хорошего разоблачение не сулит, а вот всякого нехорошего, наоборот, сулит превеликое множество. Даже холодок пробрал.
Я немного ещё полежал, успокаиваясь, потом попытался задействовать технику маскировки энергетических каналов. Совершенно пустяковое в обычной ситуации воздействие обернулось неподъёмной тяжестью — проделал всё технически верно, но ровно штангу в десяток пудов весом над головой поднял. В рывке.
Сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три…
Закружилась голова, кольнуло в солнечное сплетение, я не удержался, спешно расслабился, принялся хватать воздух разинутым ртом и обливаться потом. Стыдоба какая!
Но в грех уныния я не впал, взмахом руки отогнал ползавших по липкой коже мух и повторил попытку.
Сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три…
И снова: сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три…
Дыхание вновь сбилось, в груди начали разгораться уголья ноющей боли, и я всерьёз задумался, а есть ли смысл так мучиться из-за трёх жалких секунд маскировки.
Тогда-то меня и осенило. Маскировка — это ведь сокрытие, по факту я с помощью этой техники взаимодействую непосредственно с внутренней энергетикой, в том числе с узлами и каналами, вроде как размазываю их очертания и лишаю чёткости. Пусть при этом и не изменяю ничего фактически, но не хватит ли этой малости, дабы с помощью ясновидения провести самодиагностику? Эта техника ведь не универсальная, я подгонял её под себя, выбирал области и степень воздействия, то есть готовил шаблон, если угодно — силовую схему!
Я вновь задействовал технику сокрытия, сосредоточился на производимом ею эффекте, и не понял, что именно изменилось в открывшемся ясновидению сверхэнергетическом месиве, но всё же неким образом это искажение уловил и постарался запомнить. А затем повторил подход. И ещё раз. И ещё.
Потом уснул.
Утром разбудили встревоженные голоса, я продрал глаза и обнаружил соседей по бараку столпившимися у сточной канавы. Подошёл, заглянул кому-то через плечо и обнаружил, что в нечистотах лицом вниз плавает тело, а над ним так и роятся крупные зелёные мухи.
Отвратительное зрелище, а мне — хоть бы что. Ещё и невесть с чего мужик вспомнился, который вчера решил присягу нарушить. Я повертел головой, и точно — среди живых его не углядел. Разумеется, этот несознательный гражданин вполне мог пойти ночью справить нужду, потерять сознание от голода, упасть и захлебнуться, но куда более вероятной мне представлялось совсем иное развитие событий.
Его утопили. Ну или удавили, а потом уже скинули в дерьмо.
Прикончили.
И я даже полагал, будто знаю, кто и зачем пошёл на столь радикальные меры. Будто между делом огляделся и в своём выводе уверился на все сто процентов.
