На обратном пути Жиро остановился сначала в Канаде, потом в Англии, но и это не изменило впечатления, произведенного в Соединенных Штатах. Журналистам Оттавы Жиро заявил, что "единственной целью было восстановление французской армии, ибо все прочее несущественно". Представителям прессы Лондона, который в течение трех лет был свидетелем усилий "Свободной Франции" в борьбе за национальное дело, он сказал: "Никто не имеет права говорить от имени Франции!" В общем люди, слышавшие и видевшие там генерала Жиро, независимо от того, облечены они ответственностью или нет, вынесли такое впечатление, что, хотя его особа и его карьера достойны всяческого уважения, сам он не создан для управления страной, ведущей войну. Было признано, что в возрождении Франции он может играть лишь второстепенную роль.
Тем временем в Алжире правительство, освободившись от двоевластия, набиралось твердости. Объединение империи, материальные и моральные вопросы, выдвигаемые военной обстановкой, связи с заграницей, отношения с Сопротивлением в метрополии, необходимость подготовить то, что придется делать во Франции с момента ее освобождения, - все это ставило наш Комитет перед множеством проблем. Еженедельно у нас происходило по два заседания. Мы обсуждали вопросы необычайно сложные; министры, с одной стороны, ссылались на трудности разрешения вопросов, а с другой стороны - на ограниченность своих возможностей. Мы старались хотя бы должным образом подготовиться к обсуждению и завершить его позитивным решением. Впрочем, как ни разнообразны были мнения, последнее слово всегда оставалось за мной, ибо ни по одному вопросу внутри правительства не было глубоких разногласий. Надо сказать, что за отсутствием парламента, партий, выборов, никакой политической игры члены Комитета не вели. Это значительно облегчало мою задачу как руководителя.
Тем более, что с технической стороны мне оказывалось всяческое содействие. 10 июня мы придали правительству "генеральный секретариат" и поставили во главе его Луи Жокса{61}, а в помощники ему назначили Раймона Офруа и Эдгара Фора. Жокс осуществлял связь между министрами и мною, составлял досье по вопросам, поставленным на повестку дня Комитета, фиксировал решения, обеспечивал опубликование ордонансов и декретов, следил за проведением их в жизнь. Образец сознательности, на редкость молчаливый, Жокс в течение трех лет присутствовал в качестве безмолвного и деятельного свидетеля на всех заседаниях Комитета. Генеральный секретариат стал инструментом коллективной работы правительства.
В июле родился на свет "юридический комитет", который возглавил Рене Кассен и который при содействии Франсуа Марьона, председателя Лебаара и других играл роль, которая в нормальных условиях предназначалась государственному совету. Он консультировал нас и придавал документам нужную форму. Поскольку правительству в Алжире приходилось приспосабливать закон к военной обстановке и подготовлять законодательные, юридические и административные акты, которые Франции надлежало осуществить после освобождения, трудно недооценить значение этого Комитета. С другой стороны, "арбитражный комитет" под председательством Пьера Тисье, также заменявший отсутствующий государственный совет, издавал временные решения относительно санкций в связи с правонарушениями, совершенными Виши, решения, касавшиеся внутренней деятельности учреждений. Наконец получил секретаря и "военный комитет" - полковника Бийотта, который помогал непосредственно мне.
В течение июля учреждения, штабы, общественное мнение поняли, что люди, управляющие различными департаментами, по традиции поделившие между собой правительственные функции, стали министрами, облеченными властью и ответственностью согласно их функциям; что хроническая импровизация, которой занимались алжирские власти, после того как был упразднен вишистский режим в Северной Африке, теперь уступила место компетентному и надлежаще руководимому организму; что вновь построенный центральный аппарат сменил лжефедерацию Алжира, Марокко, Туниса, Западной Африки, которая была создана по личным соображениям определенных деятелей и за отсутствием национальной власти; короче, люди поняли, что власть отныне имеет главу, следует определенной линии, действует по определенному плану. Вследствие всего этого в известных кругах произошли изменения: если до сих пор объединение вокруг моей персоны было желательно только некоторым, теперь оно принималось здесь всеми, как, впрочем, и всей массой французов.
Все это говорило в конечном счете о возникновении государства как в практической деятельности, так и в сознании людей, говорило с тем большей четкостью, что государство это не было анонимным. С тех пор как Виши уже не могло больше никого ввести в обман, энтузиазм, солидарность, не говоря уже о личных притязаниях, - все это автоматически было обращено к де Голлю. В Северной Африке этническая и политическая структура населения, поведение властей, нажим союзников замедлили ход этой эволюции. Но она стала отныне неодолимой. Настоящее половодье человеческих чувств и стремлений осветило ту глубокую жажду законности, которая подсказывается желанием общественного блага Франции, законности, которую всегда признавала Франция, как бы ни были велики испытания, выпавшие на ее долю, каковы бы ни были формулы, считавшиеся в данный момент "законными". Тут сказывалась некая стихийная потребность, и хотя я был ее символом, я тем не менее чувствовал себя ее орудием и слугой. Во время публичных церемоний это становилось ясно каждому. Стечение воодушевленных толп, приветствия представителей населения, распорядок официального церемониала, центром которых я являлся по долгу службы, были выражением народного инстинкта. Решимость нации, более мощная, нежели все официальные декреты, открыто возлагала на меня долг воплощать государство и вести его.
26 июня я отправился в Тунис. Я обнаружил там, что регентство живет под знаком потрясений, вызванных вторжением врага, политикой режима Виши, поддерживавшего силы оси, сговором местных националистических элементов с немцами и итальянцами. Материальный ущерб был весьма значителен. Политические последствия также. Перед моим приездом в Алжир "гражданский и военный главнокомандующий" сместил бея Монсефа, чье поведение во время оккупации казалось Жиро нежелательным с точки зрения тех обстоятельств, которые связывали самого Жиро с Францией. Большинство членов обоих "Дестуров"{62} были арестованы. В деревнях пришлось карать за покушения на жизнь и имущество французских колонистов, совершенные грабителями и фанатиками при попустительстве, а то и при прямом содействии захватчика.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
