Ну, вот и все… Осталось совсем чуть-чуть и, может, наконец, погаснет моя звезда. Она так долго ходила по небосклону, так долго надоедала живым. Теперь ей осталось одно лишь усилие — дотянуть до своего «борта». Она должна свалиться с неба именно там, где, вспыхнув однажды, ослепила меня навсегда. Лишила тех глаз, что видели мир без войны.
…АРТУР!!! Теперь-то ты понял, что кончилась жизнь?! И всё, что у тебя осталась — это дорога Туда! Накатанная твоя колея, ведущая к Югу. В черный предел Кавказа, где ты сыграешь последний свой блюз на большой танцплощадке войны.
Возвращайся скорей! Могила уже разрыта!..
Герою России Старшему лейтенанту
Когда война ворвется в дом,Огнем своим обуглив ставни,Быть может, вспомнив о былом,Мы одеваем вновь медали.Мы одеваем ордена,Как эхо тех воспоминаний.На наши души и сердцаЛожится тень переживаний.Ломая памяти рубеж,Мы возвращаемся в те годы,Где все горит пожарищ светИ жизнь со смертью снова спорит.В грязи раздолбанных дорог,Завязнув, души остаются.Ступив на старый наш порог,Кошмары ночью в двери рвутся.И ветеранами себяМежду собой не называем.Те девяностые годаМы слишком часто вспоминаем.Да и какой тут ветеран?Двадцатилетние мальчишкиПо нашим селам, городам;Ребята, парни да братишки.Срывая дверь с петель, войнаВдруг позовет с собой обратно.Да вот билет теперь тудаНе подают уже бесплатно.В те девяностые годаКак не хотеть нам не вернуться.А как рвались из них тогда,Чтоб к дому снова прикоснуться.Как я хочу еще раз сжатьМеталл холодный автомата.И обратить минуты вспятьК былому званию солдата.К той правде, чести, простотеТеперь которых не хватаетЯ реже слышу о войне,Да лишь сильнее душу травит.Мое проклятие — Кавказ!Как я люблю твои пейзажи.Хотя смотрел на них не раз,Взвалив на плечи груз поклажи.Хотя снега лишали глаз,При свете дня идущих в горы.И ждал не сон в полночный час,А те же трудные походы.Какого бога мне проситьТеперь, Христа иль Магомета,Чтоб, наконец-то, возвратитьБольную душу с того света?…Быстрей минут шагают дниДа ночи, как года проходят.Живая память той бедыСвое насилье в дом приводит.Срывая дверь с петель война,Огнем затягивая ставни,Всё ярче красит орденаИ начищает вновь медали.Своим костром сжирает пыльНа потускневшем камуфляже.Не тронув тот военный мир,Дом обращает в прах пожара.Еще немного. Гаснет свет,И догорают ставни в доме.И пепел серый этих бедВолнами стелется по полю.В проломе крыши солнца свет,А ночью звезд замерзших бисер.Прозрачный дождь и белый снегСобой накроет пепелище.И вот теперь в дверной проемУже никто не постучится.Война, разрушив старый дом,Не может радостью напиться.И ничего с собой не взяв,Оставив только запах гари,Уйдет она, оставив страхДавно рассеянный годами.Огонь военных грозных летВсе не дает душе покоя.Но не прошу я новый векЗабыть то зло. Оно со мною.Свое уродство спрятав вновь,Война минуты все считает.Когда прольется снова кровь,Она уже не опоздает.Когда война, ломая дверь,Притащит в дом свое насилье,Наверно я останусь с нейИ не пущу её в Россию.
ЧАСТЬ 3
От Барнаула до Ханкалы
Сегодняшний день:
Контракты в постоянный чеченский отдел — это было такое новое, неизвестное и мрачное. Их лишь недавно отпечатала Москва, и пока что желающих послужить едва вылавливали в самых захудалых местах. Добровольцев было не сыскать потому, что никакой кадровик не мог поклясться, что стоит за этим контрактом, и правда ли, что Родина расщедрится на квартиру каждому, кого не убьют за три года войны. Первые, кого удалось отправить в этот поход, еще не вернулись, чтобы все прояснить. Хоть их не видали в гробу, но и живыми никто не встречал. Спрашивать что-то у ОМОНов и сводных отрядов было бессмысленно. Те ездили не за работой. Ездили воевать, пить и хоронить. И максимум на шесть месяцев.
Замполит отдела, огромный нескладный мужик, отчасти поумерил мой пыл на Чечню. Смотрел он на это трезво и не разделял моего ликования. Узнав, что я собрался подписывать трехгодичный контракт, ничего доброго мне не сказал, а посоветовал отслужить годовой, после которого станет виднее, стоит ли рисковать собой. «Чем там занимается участковый? — повторял он вслух мой вопрос и тут же озвучивал свой ответ, — Смотрел фильмы про американских шерифов? Так вот… У них шериф, у нас участковый. Назначат шерифа в какой-нибудь городок, он там командует. Приходит банда — шерифа на висельницу. Уходит банда — присылают другого шерифа. Так и в Чечне…» Он-то шутил, мой замполит, а я всерьез подумывал, где взять столько патронов, для целой банды. И не лучше ли запастись ими здесь? Ведь, вправду, дадут какой-нибудь аул, помощи не дождешься…
Меня часто посещали сны. Они знали мою тоску и старались облегчить ее своими кошмарами. Много ночей подряд они возвращали мне мою радость, много ночей подряд я снова видел Чечню. Я вновь переживал обстрелы крохотных наших блокпостов и застав; нудные, как осенний дождь, несвоевременные, как дурная болезнь. Я вновь шагал в горы, спал на камнях, обмораживал легкие, ненавидел войну. Я опять попадал в окружение, в плен, спасался бегством, меня убивали, рубили на части, однажды даже варили в каком-то котле… Но проснувшись, я не чувствовал страха. Они больше не могли меня напугать, недобрые мои сны. Ведь я продал бы душу, чтоб сбылся хотя бы один.
Как-то приснился сон: за мной прилетел «борт». Я ни с кем не попрощался и не прихватил ни одного узелка. Не чуя ног, я мчался в аэропорт. В лютую сибирскую зиму, не надев ничего, чтобы согреться…В Чечне я вылезал из самолета в домашних тапках, в старой прозрачной тельняшке, с запоясным тяжелым ножом — единственным оружием, что удалось раздобыть в Барнауле для драки. «Где форма? Как ты будешь работать?» — наседали на меня у трапа со своей ерундой полковники и генералы. «Дома забыл!» — кричал я в ответ, не понимая, как они смеют меня упрекать…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
