Ахмеда и царапает себе щеки.
Когда попытки успокоить старую женщину не увенчались успехом, Клеманс схватила мать за руки и ласково сказала:
– Пойдем. Помнишь, как мы с тобой собирали вишню во фруктовом саду в Касабланке? А еще инжир и финики?
Мадлен, успокоившись, наградила дочь сияющей улыбкой:
– А маман уже пришла, да?
Клеманс поняла, что Мадлен сейчас находится в далеком прошлом, а именно в своем детстве.
Задолго до рождения Клеманс и задолго до того, как Мадлен встретила Клода Гарнье, поместье принадлежало ее семье. Но, женившись на Мадлен, он принялся методично прибирать все к рукам, чего никто не ожидал. Он начал исподволь, с долгих месяцев манипуляций, и, прежде чем Мадлен или ее родители успели опомниться, избавился от старых верных слуг, переселил родителей жены в заброшенную виллу на отшибе и установил режим тотального контроля. Мадлен страшно горевала, когда еще в совсем молодом возрасте родители умерли от пневмонии. Клод постоянно обещал избавиться от плесени и сырости в старой вилле, но тем не менее палец о палец не ударил для этого, и Мадлен целиком и полностью возложила на него вину за смерть родителей.
В тот вечер Мадлен наконец уснула, но исключительно под действием сильного снотворного. Клеманс ненавидела давать ей снотворное. Именно по этой причине она забрала мать из дома престарелых в Касабланке. Там Мадлен день и ночь пичкали транквилизаторами, и Клеманс поклялась никогда не прибегать к столь антигуманным методам. И теперь снотворные таблетки были крайней мерой, к которой она прибегала лишь в экстренных случаях. Хотя в свое время сложившаяся ситуация вполне устраивала обеих женщин, Клеманс казнила себя за возникшее между ними отчуждение, и, когда она, решив проведать мать, наконец заехала к ней домой, сосед объяснил, что Мадлен отправили в дом престарелых.
По крайней мере, теперь на окнах флигеля, слава богу, стояли кованые решетки, а пока Клеманс была в Марракеше, Ахмед с братом установили более прочные замки и засовы на всех дверях касбы. Клеманс вручила Ахмеду короткий список допущенных в касбу людей, включая, естественно, Викки, родителей Беа и старого друга Тео Уиттакера. Ахмеду было строго-настрого приказано впускать в дом всех незнакомых людей только после предъявления паспорта или другого удостоверения личности.
Чуть позже Клеманс вернулась в свою комнату, но так и не смогла уснуть, маниакально перебирая в уме все, что уже произошло, и мысленно рисуя себе то, что еще могло произойти. Она уже успела понять, что Патрис гораздо опаснее, чем казалось. Ведь этот человек был не только шантажистом, но и убийцей. В ту ночь она, ложась спать, спрятала под подушку, помимо пистолета, еще и нож – исключительно для собственного спокойствия.
Клеманс хорошо помнила, как в шестнадцать лет впервые попробовала попрактиковаться в стрельбе из отцовского пистолета: у нее тогда участился пульс, вспотели ладони. Однако она упорно продолжала тренироваться, приняв разумное решение научиться метко стрелять, о чем потом ни разу не пожалела. У нее отнюдь не было навязчивого желания убивать, но никогда не знаешь, когда меткий выстрел может сослужить тебе хорошую службу. Воспоминание всплыло в голове и, почти зацепившись, снова исчезло, после чего у Клеманс внезапно возникла твердая уверенность в том, что грядет час расплаты. Причем очень скоро.
Она с трудом заснула, но вскоре очнулась от ночного кошмара. Ей приснилось, будто ее дом, да и вся ее жизнь летят в тартарары. Однако она сумела быстро отогнать страшные видения и с помощью опробованных за много лет практик заставила себя дышать глубже, думая о чем-то хорошем.
Она вспомнила о планах побега, которые они с Жаком разрабатывали в далеком детстве. После нескольких недель обследования границ огромного поместья Жак составил карту окрестностей, а Клеманс тем временем расписала по пунктам, что они возьмут с собой, куда направятся сразу после побега и как доберутся туда, когда придет время. Она потихоньку тянула монетки из материнского кошелька и мало-помалу скопила приличную сумму. Она также таскала продовольствие: печенье, миндальные пирожные и финики, а если кухарка и замечала пропажу кое-каких продуктов, то молчала как рыба. Это наводило на мысль, что кухарка тоже ворует продукты. А если и так, кто ж ее осудит? Отец Клеманс плохо обращался с прислугой: он не только их ни в грош не ставил, но и держал в черном теле.
Как-то раз Клеманс стянула бутылку хереса, они с Жаком развели костер и выпили столько сладкого вина, что их жутко затошнило. Домой она вернулась насквозь пропахшая дымом, алкоголем и розмарином. К счастью, мать не заметила настойчивый запах рвоты. Впрочем, к тому времени мать уже мало чего замечала.
В конце концов Клеманс снова уснула, на сей раз забывшись тяжелым сном без сновидений. И когда ее внезапно разбудил какой-то звук, в комнате было еще совсем темно. Она мгновенно пришла в себя и осталась лежать с широко раскрытыми глазами, сердце лихорадочно билось, нервы были натянуты как струна. Что там такое? Она снова услышал шум и, адаптировавшись к темноте, осторожно вытащила из-под подушки нож. В комнате снова повисла тишина. Может, ей показалось? Приснилось? В лесу за окном закричала кошка, и одна из собак сразу залаяла. Может, ничего страшного, просто звери в лесу. Когда собака перестала лаять, Клеманс прислушалась к звенящей в ушах тишине, после чего снова положила голову на подушку и закрыла глаза.
Уже начав потихоньку засыпать, перед этим твердо решив впредь брать с собой ночью хотя бы одну из собак, Клеманс услышала легкие шаги за дверью спальни. Она затаила дыхание, сжимая в руке нож. В замке по ту сторону двери тихонько повернулся ключ. Клеманс пронзил холодный ужас. Второй ключ был только у Ахмеда – ее ключ для надежности лежал на туалетном столике, поскольку постоянно вываливался из замка, – но Ахмед непременно постучал бы. В любом случае это явно не Ахмед.
Дверь внезапно распахнулась, пахнуло горячим воздухом. Клеманс тихонько встала с постели. У нее екнуло сердце, когда она увидела мужской силуэт. Слава богу, она знала касбу как свои пять пальцев. В отличие от незваного гостя, ей не требовался свет, чтобы найти дорогу, и, пока незнакомец, застыв, стоял в дверях, Клеманс сумела проскользнуть ему за спину и приставить нож к его горлу.
– Только дернешься – и ты покойник, – шипящим шепотом сказала она.
– Господи, Клемми! – зарычал мужчина. – Это же я.
– Тео? – выдохнула она.
– Он самый. А кто ж еще? Ради всего святого, да убери ты этот треклятый нож от моего горла!
Что она моментально и сделала.
