Это все, что касается современных условий экономики и культуры как интеллектуальных дискурсов. Что можно сказать тогда о состоянии большого мира, в котором сегодня существуют культурная и экономическая жизнь? В так называемом реальном мире настоящий момент в экономике и культуре можно описать одним-единственным словом: глобализация. Независимо от того, является ли этот феномен процессом, уже установленным фактом или состоянием, к которому нас ведет современность, его симптомы достаточно очевидны. Рассмотрим те проблемы, которые глобализация ставит перед экономикой и культурой.
С точки зрения экономики глобализация может рассматриваться как процесс, осуществляемый благодаря науке и технологии в рамках экономической догмы. Так называемая информационная революция, ускорившая и упростившая переработку данных и сообщение между странами, трансформировала организацию производства, позволив ввести в производство фактически любого вида товара в экономике новые, гораздо более продуктивные процессы, что возымело значительные последствия для структуры промышленности, перегруппировки труда и капитала и изменения характера труда. В то же время доминирующая экономическая парадигма, а также политическая и институциональная организация, позволяющая ее применять, с неизбежностью привели к устранению препятствий на пути свободного потока ресурсов, в особенности капитала, и утвердили превосходство рыночных процессов как способа ценообразования и распределения ресурсов в большей части глобальной экономики. Хотя эпитафии по случаю заката национальных государств как эффективной политической силы, без сомнения, преждевременны, факт остается фактом: «мир без границ» в категориях экономики становится все ближе к реальности[206].
Самый большой вызов, который бросают экономике эти тенденции, связан с распределением порожденных ими прибылей.
Мир, возможно, стал более эффективным и продуктивным, но он не стал справедливее. В действительности привычка полагаться на индивидуальную предприимчивость, а не на коллективное действие, процесс дерегуляции и приватизации, акцент на ничем не сдерживаемых рынках и все остальные последствия глобализированной экономики создали мир победителей и проигравших. Внутри стран расширяется разрыв между богатыми и бедными. Между странами пропасть, отделяющая имущих от неимущих, еще шире; «Доклад о развитии человека», выпускаемый ООН, подтверждает, что большей частью мирового богатства владеет горстка стран, тогда как 20 % мирового населения имеют менее 2 % от общемирового дохода.
Можно было бы вообразить, что существование столь ощутимого неравенства во всеобщей экономической системе должно лишать сна тех, кто выступает за дальнейшую экспансию глобальных рынков. Ничего подобного. Едва ли найдутся свидетельства подобной бессонницы, по крайней мере, среди экономистов. Одно из возможных – то, каким образом преподается современная экономика. Студентам говорят, что двойная проблема, с которой имеет дело экономика, – это эффективность и справедливость; однако большую часть времени они изучают первую проблему, а второй обычно уделяется меньше внимания. Чтобы проверить это утверждение, возьмите любой современный текст по макроэкономике и посчитайте количество страниц, посвященных экономике благосостояния и распределения, в сравнении с общим объемом книги; скорее всего, они составят всего лишь несколько процентов[207].
Тот факт, что глобализация имеет некоторые неблагоприятные экономические последствия, однако, не значит, что это некая универсальная злая экономическая сила, которой при любом удобном случае нужно сопротивляться или обращать вспять. Без сомнения, многим она принесла огромные выгоды в том, что касается улучшения потребительского выбора, перспектив занятости, образа жизни и т. д. Тем не менее экономическая парадигма, неадекватно оценивающая справедливость результатов, к которым она приводит, сама по себе неадекватна, а решение проблемы серьезного экономического неравенства остается величайшим вызовом для современной экономики. С учетом этого контекста следует не столько сопротивляться глобализации (тщетная попытка в любом случае), сколько управлять ею таким образом, чтобы ее результаты были более справедливыми и, возможно, также более эффективными с точки зрения достижения целей общества. Это предложение, естественно, подразумевает большую роль коллективного действия в регулировании или ограничении некоторых аспектов экономического поведения, например, через политические меры на национальном и международном уровне, принимаемые суверенными правительствами в одностороннем или многостороннем порядке. Само собой разумеется, что современная экономическая догма с трудом смирится с предложением о большем вмешательстве в глобальные или местные рынки, если только, как уже отмечалось, не признает необходимость оказывать больше внимания устранению неравенства в работе экономических систем.
Обращаясь теперь к культурным аспектам глобализации и тем проблемам, которые они ставят, мы вступаем в область, породившую обширную литературу и множество споров. Основной вопрос – как увеличившийся поток товаров и услуг, посланий и символов, информации и ценностей между людьми всего мира отражается на культурной дифференциации. Означает ли это, что отличительные черты различных культур сотрутся и исчезнут и их заменит универсальный набор культурных символов, которые можно увидеть в любой части мира? Популярный образ, поддерживающий унифицирующее влияние глобализации на культуру, – подросток в джинсах Levi’s, пьющий Coca-Cola и слушающий рок-музыку: его или ее можно в любой день встретить в Абердине, Атланте, Аддис-Абебе или Аделаиде. Поскольку место происхождения многих из этих символов – Запад, точнее, США, этот процесс часто называют не столько культурной унификацией, сколько культурным империализмом, навязыванием или, по меньшей мере, распространением по миру господствующей культуры. В любом случае, результат, как считается, один и тот же: стирание специфических культурных идентичностей.
И наоборот, утверждалось, что может произойти нечто прямо противоположное. Давление мощных внешних сил, угрожающее уничтожить способы выявления специфических характеристик данной группы, отличающих ее от других групп, может усилить решимость членов группы противостоять унифицирующему влиянию и сильнее утверждать символы своей собственной уникальной культурной идентичности. Если этот процесс широко распространится по миру, он станет отражением культурного многообразия, которое действительно является характеристикой вида Homo sapiens[208]. Если одновременно происходит процесс обмена культурными посланиями, новые культурные формы могут возникнуть там, где символы берутся не из господствующей культуры, а из ряда других источников; такие культурные «гибридизации» происходят, например, в музыке[209]. Еще одна гипотеза, противостоящая культурной гомогенизации, – это гипотеза о бинарном разделении мира культурных предпочтений между Западом и исламской/конфуцианской осью. Запад распространяет свое культурное влияние посредством глобального экономического могущества, а исламская/конфуцианская ось – с помощью глубокого религиозного фундаментализма[210]. Так называемое «столкновение цивилизаций» (или «джихад против Макмира») обусловлено движущим культурным императивом, согласно которому рыночные силы влияют на человеческое поведение меньше, чем культурные убеждения.
Нет единого мнения по поводу того, какая из гипотез о глобализации и культуре наиболее убедительна. Действительно, истинными могут оказаться сразу несколько. Например, человек может одновременно есть биг-мак и болеть за местную футбольную команду, демонстрируя тем самым и универсально, и локально дифференцированное поведение. По аналогии с проблемой несправедливости как главным вызовом экономике в современном глобальном окружении можно предположить, что признание ценности культурного многообразия внутри глобальной ойкумены – главный культурный вызов нашего времени.
Общий вывод относительно глобализации как характеристики исторического момента, в рамках которого мы рассматриваем взаимоотношения экономики и культуры, пожалуй, лучше всех сформулировал Роберт Холтон:
Глобальный репертуар не должен рассматриваться как потребительский рай или smorgasbord («шведский стол»), но это и не демоническая система идущего сверху вниз господства. Мы знаем это не потому, что так говорят оптимистические и привилегированные западные голоса, но потому что это соответствует действиям и убеждениям целого ряда глобальных голосов, как на Западе, так и за его пределами[211].
Экономика и культура: что мы узнали?
Соединим теперь вместе цепочки аргументов, выдвигавшихся в данной книге. Мы не претендуем здесь на исчерпывающее изложение всех проблем, поднятых в предыдущих главах и, кроме того, будем рассматривать затронутые вопросы не в том порядке, в каком они обсуждались в данной книге.
