— Хорошо, и где ты меня кидаешь? Она ухмыльнулась. Это была фальшивая улыбка, фальшиво-убедительная, и она встревожила меня куда больше, чем то, что в этот момент Эмз не смотрела на дорогу.
— С чего ты взяла, что я тебя кидаю? — спросила она, глядя на меня подозрительно честными глазами.
— Он молодой, богатый, при его виде не плачут дети, и все еще не занят? Да ладно, кончай юлить, Эмз!
— А может, он еще не встретил свою половинку. Дебил!
Грузовик «Скания», шедший по левой полосе, неожиданно перестроился и подрезал нашу машину. Эмма обошла его справа, высунув в окно ругу с торчащим средним пальцем, при этом машина взревела, как центрифуга на последнем издыхании.
— Эмма! В чем подвох? — Я выползла из-под приборной панели и села на потрескавшуюся кожу сиденья, сломанные пружины жалобно скрипнули.
— Да почему обязательно должен быть подвох? Просто закоренелый холостяк…
— ЭММА!
— Ладно, ладно, — сдалась она. — индивидуальности у него не больше, чем у висящего на гвозде кукольного Петрушки, но выглядит он на все сто. Надень на него фрак — и будет улучшенная копия Тимоти Далтона.
— Ну здорово, значит, мне весь вечер придется слоняться рядом, моля Бога, чтобы он не раскрывал рта!
— А ему и не нужно разговаривать, достаточно того, как он выглядит. Более чем достаточно.
— По-моему, это не лучшая твоя идея, Эмма.
— Он просто великолепен. Можно сказать, что он воплощение физического совершенства.
— Что-то не верится. Если он так хорош, ты бы его не пропустила, — проворчала я.
— Он упакован под завязку.
— Ну и что с того? Мне нужна настоящая приманка, а не талон на бесплатный обед.
— Он водит машину твоей мечты, — пропела она.
Я насторожилась. Пусть за всю жизнь я водила только малолитражную «фиесту», но это не мешало мне питать всепоглощающую страсть к спортивным автомобилям — автомобилям, которые можно водить по-настоящему. А лучшей среди них я считаю «Альфа-Ромео-165».
— У него не… — Я затаила дыхание.
Она медленно кивнула, закусив верхнюю губу, потом скосила глаза в мою сторону.
— Вот именно. Быстрая, красная, этакий домашний динозавр…
— Так сколько, ты сказала, ему лет?
Родители Эммы обитают в богатой части Беркшира. Мои родители тоже живут в Беркшире, конечно не в таком шикарном месте, но вполне на уровне. Между ними проходит что-то вроде проселочной дороги с преувеличенно интенсивным движением.
Можно сказать, что эта дорога ведет из одного мира в другой, и это отлично прослеживается по указателям с названиями вдоль обочины. В начале пути названия вроде «Белые Ворота» или «Пять Акров» выжжены на деревянных табличках или затейливо вырезаны на металлических пластинках из местного магазина скобяных товаров, но по мере продвижения медный блеск сообщает, что вы проезжаете «Мызу» или «Дом на Взгорье». В родных местах Эммы на редких указателях названий нет вообще, только приемные часы.
Мы свернули с главной дороги и миновали — подумать только — домик привратника! (Ну ладно, я понимаю, что в нем не больше пары комнат, в которых пигмею, слегка переросшему своих соплеменников, уже будет тесновато, но все равно производит впечатление, я хочу сказать, моя первая квартира в Лондоне была еще меньше.) Мы проехали еще около мили по широкой дороге, на обочинах шелестели разросшиеся старые дубы с нижними ветками, объеденными пасущейся живностью, и наконец подрулили к дому.
Родители Эммы живут в одном из этих огромных старых георгианских замков, которые так похожи на увеличенные кукольные домики. Дорога, теперь окаймленная не деревьями, а высокой каменной стеной, заворачивала к дому, образуя круг с площадкой для экипажей перед входной дверью. Эмма припарковала свою ржаво-красную колымагу рядом с сияющими спортивными «ВMW», джипами и «порше», выставленными плотными рядами вдоль подъездной дорожки, как в автосалоне Найтсбриджа.
Я выбралась из машины. Было четыре часа пополудни, солнце светило вовсю с голубоватых небес, на озере за домом перекликались куропатки, лошади галопировали на горизонте, и «Chemical Brothers» гремели из дома так, что дрожали стекла в решетчатых рамах.
— Похоже, мой маленький братик дома, — процедила Эмма.
Ангус на семь лет моложе нее, и при встрече они радуются не больше, чем английский дальнобойщик при виде французского фермера, паркующего трактор на противоположной стороне шоссе.
— Ну и по какому поводу веселье? — поинтересовалась я, наблюдая, как из распахнувшихся дверей вывалилась порядком подвыпившая компания и, чокаясь бокалами, нетвердой походкой направилась к загону для лошадей.
— Думаешь, моим родителем нужен повод для пьянки? — Эмма захлопнула дверь машины, осыпав землю хлопьями ржавчины. — Но могу предположить, что на этот раз отмечается тридцатилетняя годовщина их совместного проживания…
Словно в ответ на последнее замечание, из дома выбежала рыдающая женщина, волочившая в каждой руке по потертому кожаному чемодану. Ее слезы меня не удивили. На ней было платье для коктейля, больше всего похожее на огромную палатку из синего бархата, места в которой хватило бы на отряд бойскаутов. Будь ветер посильнее, она бы взлетела. Я бы тоже плакала, будь на мне такое платье. Маленькое черное бархатное платье певички из третьесортного кабаре, в которое меня обрядила Эмма и от которого у меня чесалось все тело, выглядело достаточно сомнительно, но безразмерное нечто цвета полночного неба было явлением совершенно иного порядка.
Я не сразу сообразила, что ходячий театральный занавес — это мама Эммы Джулиана, Джулз для друзей, которая при этом слегка клонилась к земле под тяжестью украшавших ее руки и голову бриллиантов и золота. Просто передвижная реклама Картье. Пальцы-сардельки были унизаны сверкающей массой колец, будто на ее руках надеты бесценные кастеты. Говорят, что женщина, которая носит много колец, хочет принадлежать или подчиняться своему мужчине.
Поведение Джулз заставило меня усомниться в этой теории.
— Я ухожу от твоего отца, — рявкнула она Эмме, с трудом разминувшись с нами на пороге.
Игнорируя шедшую в ее доме полным ходом вечеринку, Джулз начала было загружать свои чемоданы в багажник грязно-зеленого «рейнджровера», остановилась, швырнула их на землю, повернулась к дочери и рухнула в ее объятия, как актер старой школы, которого по ходу пьесы закололи кинжалом, при этом окрестности огласились стенаниями.
Эмма, несомненно спрашивая себя, какого черта ей вообще пришла в голову мысль приехать сюда, умудрилась успокоить Джулз настолько, что та согласилась вернуться в дом, ломившийся от разношерстной выпивающей публики, причём каждый пытался перекричать грохочущую музыку. По-видимому, объединяло их всех только желание задержаться здесь подольше. Одежда варьировалась от вечерних платьев до курток для боулинга; заляпанная розовыми пятнами компания неподалеку явно явилась после игры в пейнтбол. Заметив викария в полном облачении, державшего по бокалу шабли в каждой руке, я практически уверилась в том, что это костюмированная вечеринка, пока кто-то, к моему искреннему изумлению, не обратился к нему «преподобный».
