Те нанесли удар едва ли не сразу.
Для вторжения, спланированного Вильгельмом Нормандским, время было выбрано преотличное. Через две недели после того, как встал на рейде английский флот, норвежский монарх атаковал берега Северной Англии и захватил Йорк. Король Гарольд устремился на север и в славной битве разгромил врага. Однако теперь он находился со своей армией в двухстах пятидесяти милях от южного побережья, где немедленно высадился Вильгельм.
Его армия была невелика, но основательно подготовлена. Отдельные отборные части состояли из высшей знати под предводительством видных магнатов с прославленными именами – Монфора, например, – но большинство представляло собой безземельных рыцарей из Нормандии, Бретани, Франции, Фландрии и даже с юга Италии. Поскольку Церковь неизменно поддерживала Вильгельма, они выступали под папским знаменем. По прибытии в залив Певенси близ небольшого селения Гастингс они воздвигли деревянный форт и отправились на разведку.
События следующих нескольких дней навсегда смешались в памяти Альфреда. Король вернулся в Лондон. Город вооружался. Сталлер,[15] глава городской гильдии защиты, и его командиры призвали к службе всех здоровых мужчин, каких сыскали. Барникель изо дня в день врывался в арсенал с новыми требованиями, и мастера оставались трудиться на ночь.
Но одна сценка навсегда впечаталась в память мальчика. Она разыгралась вечером в доме Барникеля по возвращении Датчанина и Леофрика с большого совета при короле. Датчанин пребывал в возбуждении, сакс – в задумчивости.
– Зачем он тянет? – ревел Барникель. – Нужно ударить сейчас!
Леофрик был настроен не столь оптимистично:
– Армия вымоталась после марша на юг. Лондонский гарнизон отважен, но незачем притворяться, будто он выстоит против обученных наемников. Если мы сожжем урожай до самого побережья и уничтожим его телеги, то уморим их голодом. Тогда и перебьем, – добавил он мрачно.
– Эта семья будет биться, – недовольно заворчал Барникель.
Однако, как впоследствии убедился Альфред, советники короля Гарольда настойчиво внушали ему проявлять осторожность.
Вскоре, 11 октября, по причинам не до конца ясным, король Гарольд, не дождавшись и половины подкрепления от шайров, выдвинулся из Лондона к южному побережью во главе приблизительно семитысячной армии. В почетном строю под королевским штандартом шагали сталлер, Барникель и лондонский гарнизон. Сын Барникеля шел с отцом. Леофрик с его больной спиной пойти не смог. Датчанин нес двуручный боевой топор.
Юный Альфред заметил, что, несмотря на все их старания, не весь гарнизон вооружился должным образом. Так, один солдат, нацепивший глупую улыбку, вообще обзавелся ставнем вместо положенного щита.
Леофрик колебался. Войти или нет?
Был вечер, со всенощной миновал час, и он прибыл в сей важный квартал на западном берегу, расположенный сразу за собором Святого Павла. С того момента, как король и войско покинули город, прошло несколько дней. Никаких вестей не было. Лондон замер в тревожном ожидании новостей.
Позади над крытыми соломой домишками возвышалась деревянная крыша саксонского собора. Слева находился охраняемый дворик Королевского монетного двора. Впереди узкая тропа, усеянная желтой листвой, круто уходила к реке. Сырой неподвижный воздух с ароматом дымка почти сливался со слабым запахом соборной пивоварни. Звучали удары церковного колокола. На западе же небо густо алело цветом богатых одежд.
Дом Силверсливза производил сильное впечатление. Каменная стена перед Леофриком была невысока, но ладно сложена, с наружной лестницей, которая вела на первый этаж. Он начал медленно подниматься, испытывая дурные предчувствия.
Силверсливз и два его сына учтиво с ним поздоровались. Странно, но в собственном доме их чисто выбритые лица и длинные носы казались менее несуразными. Действительно, Леофрик, в зеленом, лучшего сукна плаще до колен, не мог не отметить изящество их более длинных, нормандских плащей.
В конце помещения пылал огромный очаг. Высокое окно было забрано не промасленной, как у него дома, тканью, но зеленым германским стеклом. На стенах красовались дорогие гобелены. На столе вместо коптивших ламп горели дорогие крупные свечи из ароматного пчелиного воска.
Здесь находилось еще несколько человек: фламандский купец, немного знакомый ему ювелир и два священника из собора Святого Павла. Леофрик обратил внимание, что к этим последним относились с особенным уважением. Была и другая компания, причин присутствия которой сакс не понимал. В самом дальнем от огня углу на небольшой дубовой скамье сидели три нищих и отощалых мирских монаха.[16] Они взирали на происходящее со скорбным интересом.
Извинившись, Силверсливз сослался на надобность договорить с остальными и оставил Леофрика возле огня с сыновьями, которых саксу теперь удалось рассмотреть. Анри показался вполне покладистым. Юноша моментально завел учтивую беседу. А вот брат его совсем другой. Молчаливый, угрюмый и неуклюжий, будто природа решила на нем отдохнуть в распределении наследственных черт. Нос был не только длинен, но и груб; глаза странно припухли; кисти, у брата вытянутые, у него были корявыми и неловкими. Он подозрительно таращился на Леофрика.
Леофрик же, глядя на них, знал одно: эти юноши стремились жениться на его дочери.
Эта мысль настолько поглотила его, что пару минут он пребывал как в тумане и не сразу понял, о чем с серьезным видом говорил ему Анри.
– Великий день для моей семьи, – разглагольствовал тот. – Отец закладывает церковь.
Церковь! Теперь Леофрик весь обратился во внимание. Он удивленно взглянул на Анри.
Должно быть, нормандец и впрямь состоятелен, намного богаче Леофрика. Неудивительно, что священники так обхаживают его.
В англо-датском городе уже стояло свыше тридцати церквей. Большинство представляло собой неказистые саксонские здания с деревянными стенами и земляными полами; иные были немногим больше частных часовен. Но основание церкви являлось надежным признаком того, что семья стала зажиточной.
Леофрик узнал, что Силверсливз только что приобрел земельный участок чуть ниже своего владения. Хорошее местечко на Уотлинг-стрит перед винными складами, территория которых именовалась Винтри.
– Она будет носить имя Святого Лаврентия, – объяснил Анри и улыбнулся. – И осмелюсь предположить, – добавил он хладнокровно, – что коль скоро поблизости уже есть такая, нашу назовут церковью Святого Лаврентия Силверсливза.
Действительно, обычай двойного наименования церквей в честь святого и основателя уже становился одной из особенностей лондонских храмов.
Но это было не все. Юноша сообщил, что ныне состоялось еще и таинство, касавшееся самого купца.
– Отца посвятили в сан, – сказал он гордо. – Поэтому он вправе совершать богослужения.
И это не было редкостью. Невзирая на благочестие самого Эдуарда Исповедника, Английская церковь в его правление погрязла в совершеннейшем цинизме. Да, она оставалась могущественной. Ее земли простирались повсюду, а монастыри уподобились небольшим королевствам. Человек в бегах по-прежнему мог рассчитывать на убежище в церкви, и даже король не смел его тронуть. Но мораль – дело иное. Священники часто и открыто жили с любовницами, а церковные средства передавали не просто детям, но и в качестве приданого. Богатых купцов посвящали, как Силверсливза, в сан и даже, если им страстно хотелось, производили в каноники собора Святого Павла. И папа, благословивший Вильгельма Нормандского на вторжение, питал благочестивую надежду на искоренение этих злоупотреблений.
Однако, что бы ни думал папа, Леофрику было ясно, что дом Силверсливза добился подлинного могущества.
Через несколько минут священники с торговцами откланялись, и Силверсливз вернулся к Леофрику.
– Ну вот, теперь мы побеседуем без помех, – приветливо произнес он. – Надеюсь, вы с нами отужинаете.
Из-за ширмы вышли три служанки, расстелившие на столе большую белую скатерть. Они принесли два глиняных кувшина, ножи, ложки, миски и сосуды для напитков. Когда стол был проворно и безмолвно накрыт, Силверсливз увлек к нему купца.
По церковному календарю день был постный; верующие в сей час вкушали лишь толику овощей с водой и хлебом. Поскольку Силверсливз стал священником, Леофрик рассудил, что он будет строго поститься, но снова недооценил хозяина. Силверсливз обратился наконец взглядом к трем подавленным мирским монахам, которые так и сидели в углу, и поманил их.
– Эти добрые люди соблюдут за нас пост и покаются, – объяснил он жизнерадостно.
Вручив каждой из этих достойных персон по серебряной монете, он отослал их, и те печально ретировались. Затем уже прочел молитву.
Трапеза началась с сытной похлебки из каплуна со специями.
