— На следующий день к вам приехал Владимир Михайлович, — продолжил я. — Скорее всего, сюда, ведь совершить убийство на работе и потом вынести тело на глазах покупателей или круглосуточной охраны было бы проблематично. От меня он уже знал про подсвечник. Что-то похожее он мог видеть раньше у вас дома. Почему же в протоколах следствия значилась монтажка? Он сильно сомневался, что между антикварным подсвечником и убийством Кристины есть какая-то связь. Скорее так, совпадение. И все же решил проверить. Если бы эта дорогая старинная вещица оказалась и сейчас у вас, он бы успокоился и посчитал, что частный сыщик мутит воду, рассказывая про налетчика, в куртке которого нашли орудие какого-тоубийства. Но вы ничего не смогли ему предъявить. И он заподозрил подлог, фальсификацию, к которой вы имели непосредственное отношение. Он стал опасен. И, соответственно, был обречен. Однако, как и Ланенский, не догадывался, на что вы способны. Браво! Вы легко, шутя переиграли двух здоровых сильных мужиков.
— Все так, — согласилась Алевтина Семеновна, лишь сейчас почувствовав странную легкость. — Он начал задавать вопросы с самого порога, и я поняла, что мне уже не выкрутиться. И тут же пришло решение. Сейчас я сама не могу поверить, неужели это была я? Я сказала, что вещь, которая его интересует, разумеется, здесь. Он направился в гостиную вперед меня. Там что-то вроде музея, картины и предметы старины, которые на протяжении многих лет собирал мой муж. Владимир Михайлович подошел к полке… Он даже не успел понять, что подсвечника нет на обычном месте. Я схватилась за малахитовую шкатулку и ударила наотмашь. В одно мгновение все было кончено. Владик появился гораздо позже.
— Помог избавиться от тела и тем самым купил себе свободу…
— Да, мы стали квиты.
Я двинулся к выходу.
— Мое условие остается прежним, — сказал, уже держась за ручку двери. — Я храню молчание, вы подключаете связи и добиваетесь отставки Ремизова.
Дождался кивка и не испытал триумфа. Разве это торжество справедливости? Осознание осуществившейся личной мести было сильнее, порождало гадливость.
— Как мне жить со всем этим теперь? — были ее последние слова, так и не нашедшие ответа. Перед глазами проносился один и тот же кошмар, навсегда поселившийся во снах, завладевший реальностью.
— Ты?! И ты могла?! С таким ничтожеством?!
Дочь истерически хохочет, стоя в дверях. И я, голая, прямо на полу, где мы любили друг друга, задыхаюсь от стыда и позора. И он, мой любимый, мой единственный, вдруг начинает трястись, закатывать глаза, захлебываться пеной.
— Замолчи! — вопит он страшно, неузнаваемо.
Но уже хохочут стены, пол, потолок. Он бросается к ней, дает пощечину, другую, третью, сбивает кулаком с ног.
— Умоляю, заткнись!!!
Дочь извивается, захлебываясь смехом.
— Кристиночка, я все объясню, — жалко лепечу я.
А в его руках, в его руках уже что-то…
— Дочка, беги!!! Владик!!!
— Дочка?..
Она еще пытается отползти в коридор, снося беспорядочные удары, плача и смеясь одновременно. В моем умершем взгляде — багровые сгустки крови и перекошенное бешенством лицо любовника.
Я пришел к себе домой, в квартиру, где уже не будет Насти. Вытряхнул содержимое почтового ящика, обнаружил письмо из далекой Швеции. Моя женщина, мать моего ребенка, так и не прижилась там, несмотря на собственный коттедж, автомобиль, бассейн, предупредительного и заботливого супруга. Ей лучше жить здесь, в этой разворованной стране, загаженном городе, ветхой хибаре. Приму ли я ее назад? Ее и нашего сына, который так часто спрашивает о своем настоящем отце.
Я свернул пробку с бутылки водки и выпил из горлышка. Подобно устрице, забившейся в тесную раковину; отгородившийся от враждебного мира, вытравивший все чувства, я боялся перемен. Боялся и желал их.
Вместо заключения. Милицейская сводка(среди прочего)
Потерпевшая — Николина Анастасия Николаевна, 14 лет, род занятий — уличная проституция. Была выброшена на дорогу из автомобиля неустановленной марки. С сотрясением головного мозга и многочисленными ушибами отправлена в городскую больницу.
