Я представил эту жуткую картину. Пальцы-сардельки, зажимающие рассеченную артерию. Булькающий рев ужаса, переходящий в предсмертный хрип. Осознание неизбежного конца, усиленное клаустрофобией. Агонизирующее метание в четырех стенах. Если бы дверь открывалась наружу, он бы вынес ее плечом, выскочил на площадку, попытался позвать на помощь. Но он рвал ее на себя до тех пор, пока не сломал ручку…
Исступленный вопль заставил меня вздрогнуть. Отчаянный, не похожий на человеческий, он ударился в стены, расшибся о потолок, перешел в протяжный животный вой. Я беспомощно взглянул на абсолютно спокойного Саныча.
— Опознание, — привычно пояснил он. — Бывает…
— Меня интересует Фирсов Владимир Михайлович, — решился я. — Лет шестидесяти, крепкий, накачанный, на спине длинный зарубцевавшийся шрам.
— Нет, — тут же отреагировал карлик. — С такими документами никого. А по приметам навскидку сразу и не скажешь. Я ж совсем недавно на дежурство заступил.
— Я могу взглянуть на неопознанные трупы? — собрался я с духом.
— Ради бога, — пошел навстречу судмедэксперт. — Как я понял, тебя интересуют новинки. Сейчас много подснежников и водолазов. Большинство бомжей, имеются и криминальные. Все камеры забиты, сваливаем прямо на пол.
— Я готов.
— Тогда зажми нос.
Мы заглянули в небольшое, облицованное кафелем помещение. Смотрели с порога, потому что ступить на плиточный, в красно-коричневых разводах пол не представлялось никакой возможности: людская плоть обоих полов, окоченелая и разбухшая, желтая, лиловая и почерневшая, лежала вперемежку, густая тошнотворная вонь окутывала меня, остановившимся оцепенелым взглядом я пялился в это безжизненное голое месиво.
— Здесь вчерашние и сегодняшние, те, что без документов. Будешь копаться?
— Нет. — Я почувствовал, что еще немного — и потеряю сознание. — Поворочай сам, с меня…
— Ты же знаешь, я не пью, — напомнил Саныч. — А брать деньги с друзей — это не по мне. Эх, что не сделаешь для хорошего человека!
Натянув резиновые перчатки, судмедэксперт шагнул на склизкий пол и принялся за дело, комически покряхтывая. Я наблюдал за его действиями сквозь мутную пелену, повисшую перед глазами. Когда он наконец справился с последним покойником, меня благополучно вырвало.
— Пустышка? — спросил Саныч.
Я кивнул. Он вывел меня на свежий воздух, чтобы я отдышался.
— Если мужик исчез, вовсе не значит, что он непременно решил навестить нас, — попробовал утешить меня судмедэксперт. — Ударился в загул, зажег по квасу и по бабам. Случается сплошь и рядом.
— Как бы я хотел, чтобы ты оказался прав, — ответил я.
Но оптимизма в моем голосе не было. Я почти не верил, что еще когда-нибудь увижу отставного полковника. Увижу живым.
Действо двадцатое. Галкин горе пожинает и…
Только сейчас я понимаю, насколько устал морально, накопившийся негатив достиг своей предельной отметки, необходимо влить в черную отравленную кровь хотя бы немного положительных эмоций. И я знал, где мне почерпнуть их.
Я прибыл в клинику с пакетом, в котором лежали обещанные фрукты, в основном плоды экзотические, кои в условиях рыночной экономики достать не представлялось ни малейшего труда, были бы деньги. А деньги у меня имелись: администрация торгового дома щедро оплачивала услуги занюханной частной ищейки. Женщина, дающая справки, сверилась с записями в огромной амбарной книге.
— Анастасия Николина, да, такая больная у нас есть. Навестить? Наверное, можно. Минутку, тут какая-то пометка. Ах да, обратитесь сначала к ее лечащему врачу.
— Что-то не так? — Мой голос предательски дрогнул.
— Не могу знать. По коридору направо, третий кабинет, там найдете доктора.
Я пошел на поиски, волоча за собой пакет с сочными живительными витаминами, кажущийся мне теперь неподъемным. Что за секреты и осложнения, ведь вчера все было нормально?! Меня встретил психотерапевт, тот самый молодой и циничный, который дежурил, когда привезли Настю. Сегодня он был не в пример тому дню серьезен, сразу же вспомнил меня, предложил присесть, даже попросил медсестру, находящуюся в кабинете, оставить нас одних.
— Прежде всего мне необходимо окончательно прояснить вопрос: в каких отношениях вы находитесь с больной? — заявил он безапелляционно. — В ее документах не значится никаких родственников.
— Я ее знакомый. — Это прозвучало неубедительно и жалко.
— Как давно?
— Несколько дней. Ее старший брат погиб в результате несчастного случая.
— Я это знаю. Девочка несовершеннолетняя. Меня интересует, насколько вы были близки.
— Спал ли я с ней?! — взорвался я. — Разумеется, нет! Что, в конце концов, случилось?!
— Я склонен полагать, что вы говорите правду, — не слушал меня он. — И Настя отзывалась о вас очень хорошо. Но со мной она была скрытна. Не рассказывала ли она вам, от кого… беременна?
— От кого… что?
— Да, она беременна, к счастью, срок небольшой. Это, само собой, личное дело каждого, и, если она не хочет выдавать отца, настаивать я не смею. Я вам в двух словах поведаю результаты медицинского осмотра. В области ягодиц, бедер и паха обнаружены множественные, уже рассасывающиеся кровоподтеки, на основании чего я сделал вывод, что пациентка неоднократно подвергалась жестокому сексуальному насилию. Теперь понимаете, насколько все серьезно? Милицию я уже оповестил.
Внутри разливалась гнусная тягучая тоска, я апатично внимал словам собеседника.
— Мне необходимо знать, кто это сделал, — твердо говорил врач, преобразившийся, с нехорошим мстительным огоньком в глазах. — Так не должны поступать с подростками. Так нельзя поступать вообще. За это надо расстреливать без суда и следствия!
Но я не поддержал его. Меня больше не существовало.
— Ее брат состоял в банде отморозков. Она была единственной девочкой, одной на всех. Я могу повидать ее? — пробормотал я.
— Нет, — ответил психотерапевт. — Она была категорически против сегодняшнего медосмотра и теста на беременность, и уже тогда у меня возникли некоторые подозрения. После этого она полностью замкнулась в себе и попросила никого к ней не пускать.
Какой смысл продолжать барахтаться дальше, возможно ли все поправить и забыть? Год за годом, месяц за месяцем, день за днем сыщик пожинает чужое горе, не ведая, что однажды…
— Я настаиваю, — окрепшим голосом произнес я.
Врач молча покачал головой. В следующий момент он уже смотрел в черный зрачок пистолета. И ничуть не боялся.
— Можете застрелить меня, ответ будет тот же. Вы поступаете неразумно, подумайте о состоянии девочки, если она для вас что-то значит. В отделении железная дверь, и доступ посетителей без моего письменного разрешения закрыт. Вы что же, намерены брать отделение штурмом?
— Мне наплевать. Мне необходимо увидеть ее и…
— На это я пойти не могу. Единственное… Я поднимусь к ней один и спрошу о вас. Если она будет не против, так и быть. Дайте мне слово, что будете держать себя в руках и не покажете вида, что вам все известно.
Не отдавая себе отчета, я согласился.
— Подождите меня здесь. Выпейте воды.
Он отсутствовал несколько минут. Да и какое значение имело это глупое время, когда все, я это подсознательно чувствовал, было кончено. Вода отдавала болотом. Он вернулся и передал мне короткую записку, которую, без сомнений, уже прочитал. Старательный ровный почерк. А смысл? Я почти не улавливал его. Она осознает вину передо мной за то, что не рассказала всего сразу. И поэтому меня не достойна. Мы больше не должны видеться, иначе все будет напоминать ей о ее позоре. Она желает мне счастья, поставив на себе крест. Девочка не понимала, что, заживо похоронив себя, то же самое сделала и со мной. Я порвал записку на мелкие клочки и ушел не попрощавшись.
Надо мной низким давящим куполом нависало свинцовое небо. Из него равнодушно поддувало белыми мухами. Они медленно опускались на землю и исчезали, не оставляя и следа. И все вокруг становилось черным-черно. И мне казалось, что этот траурный саван уже поглотил меня…
Не помню, как я позвонил домой Вершинину и спросил его адрес, чтобы зайти. Он ничуть не удивился и сказал, что ждет, никуда не уходит. Уже в прихожей я понял, что попал в квартиру холостяка, такого же, как и я сам. Кругом если и не грязь, то следы запустения. Меня обнюхивал громадный черный ротвейлер, смотрел исподлобья неодобрительно и скалил зубы. Подполковник, широкогрудый, длиннорукий, мускулистый, потрепал его за холку и сказал, что пришли свои. Зверь тяжело вздохнул и повалился на коврик в углу. Вслед за рубоповцем я очутился на маленькой кухне. Здесь тот же неподметенный пол, раковина, забитая посудой, клеенка на столе в хлебных крошках и засохших подтеках пролитого молока. Вершинин пару раз провез по столу тряпкой и указал мне на табурет.
