рост, и начал рассказывать о своей дипломной работе по прикладной математике.
Саймонса не впечатлил его рассказ.
«Это ерунда», – фыркнул он. Самая убийственная фраза, которую только можно услышать от математика.
Без тени смущения, Пенавич поведал Саймонсу о другой своей статье, посвященной нерешенной алгебраической задаче.
«Эта задачка вовсе не ерундовая», – настойчиво говорил Пенавич.
«Такая же ерунда», – сказал Саймонс, махнув рукой так, что клубы дыма от его сигареты пронеслись прямо перед лицом Пенавича.
Когда молодой соискатель не нашелся, что ответить, Саймонс стал улыбаться, будто подшучивая над ним.
«Тем не менее ты мне нравишься», – с одобрением сказал Саймонс.
Чуть позже Пенавич получил должность в компании.
Примерно в то же время к штату сотрудников присоединился ученый по имени Ник Паттерсон, хотя он не то чтобы радовался такому предложению о работе. Паттерсон не мог избавиться от собственных подозрений в возможном мошенничестве Саймонса. Дело не только в том, что в 1992 году Medallion третий год подряд показывал доходность свыше 33 %, так как тактика Лауфера относительно краткосрочной торговли работала. Огромные комиссии, взимаемые фондом с клиентов, или 100 миллионов долларов, которые находились под его управлением, тоже его не беспокоили.
Проблема заключалась в способе, благодаря которому Саймонс получал предполагаемую прибыль, – он и его сотрудники применяли компьютерную модель, не понимая ее до конца.
Даже помещение офиса казалось Паттерсону не совсем законным. Саймонс перенес научно-исследовательское подразделение Renaissance на самый верхний этаж здания XIX века, которое находилось на усаженной деревьями Север-Кантри-роуд в жилом районе Стоуни-Брук. В доме ютились 9 человек, и все они работали над различными проектами, которые финансировал Саймонс, включая венчурные инвестиции; а некоторые из них на первом этаже торговали акциями. Никто особо не знал, чем занимаются остальные сотрудники, да и Саймонс появлялся в офисе далеко не каждый день.
В помещении было настолько тесно, что Паттерсону негде было удобно присесть. В результате он поставил стул и стол в пустой угол в личном кабинете Саймонса (Джеймс проводил половину недели в нью-йоркском офисе и не возражал против такого соседства). Паттерсон прекрасно знал о достижениях Саймонса в области математики и дешифрования кодов, но это едва ли помогало развеять его сомнения.
«И математики могут оказаться мошенниками, – не успокаивался Паттерсон. – Заниматься отмыванием денег в хедж-фондах можно проще простого».
На протяжении целого месяца Паттерсон тайком записывал цены закрытия, которые использовались для оценки позиций Medallion, внимательно, строчку за строчкой, сравнивая их с информацией на страницах Wall Street Journal, чтобы узнать, совпадают ли они[97]. Только убедившись в том, что все в порядке, Паттерсон вздохнул с облегчением и начал принимать активное участие в работе, задействуя все свои математические умения.
Паттерсону потребовались годы, чтобы осознать, что ему действительно нравилась математика. Изначально она была для него лишь инструментом защиты от окружающего мира. У Паттерсона была черепно-лицевая дисплазия, редкое врожденное заболевание, в результате которого у него была деформирована левая сторона лица и присутствовала слепота на левый глаз. (1) Паттерсон был единственным ребенком в семье, он вырос в районе Бэйсуотер, в центральном Лондоне, и отправлен в католическую школу-интернат, где подвергался безжалостным издевательствам. Паттерсону разрешалось общаться с родителями лишь раз в неделю, поэтому он решил не падать духом и использовать как преимущество свою успеваемость по школьным предметам.
«Я стал мозгом класса, типичным британцем, – вспоминает Паттерсон. – Меня считали чудным, но полезным, поэтому оставили в покое». Паттерсон занимался математикой по большей части из-за того, что она помогала ему выдерживать конкуренцию с другими ребятами. Кроме того, он был рад, что нашел область, в которой ему не было равных. Только в 16 лет Паттерсон начал замечать, что ему действительно нравится этот предмет. Несколько лет спустя, после окончания Кембриджского университета, он устроился на работу, где ему предстояло написать коммерческий код. Он оказался настоящим самородком, лишь немногие его коллеги-математики умели программировать, поэтому он получил неоспоримое преимущество.
Будучи сильным шахматистом, Паттерсон проводил большую часть свободного времени в лондонской кофейне, где сдавали в прокат шахматные доски и устраивали соревнования между посетителями. Он постоянно побеждал игроков, которые были намного старше его. Спустя некоторое время он пришел к выводу, что кофейня – всего лишь прикрытие: в здании была секретная лестница, ведущая в помещение, где под надзором местного головореза нелегально играли в покер с высокими ставками. Паттерсон добился участия в этой игре, и вскоре стало понятно, что в покере он не промах, так как уходил он с карманами, полными наличных. Один здоровяк, заметив способности Паттерсона, сделал ему предложение, от которого, по его мнению, тот не смог бы отказаться: предлагать посетителям сыграть в шахматы на деньги, получая при этом часть выигрыша и не неся никаких потерь. Паттерсон ничем не рисковал, но все же отклонил такое предложение. Громила сказал, что тот совершает большую ошибку.
«Ты в своем уме? Ты не заработаешь на математике», – с усмешкой произнес он.
Жизнь научила Паттерсона с недоверием относиться к большинству прибыльных предприятий, даже тем, которые выглядели вполне законными, – одна из причин, почему спустя много лет он так скептически воспринял деятельность Саймонса.
После окончания университета Паттерсон успешно работал криптографом на британское правительство, разрабатывая статистические модели для расшифровки перехваченных сообщений и шифрования секретных сообщений в подразделении, которое прославилось во время Второй мировой войны, когда Алан Тьюринг мастерски взломал код немецкой шифровальной машины. Паттерсон использовал простую, но очень важную формулу Байеса, одну из главных теорем элементарной теории вероятности, согласно которой, если дополнить изначальные убеждения человека новой, объективной информацией, то он получит более четкое понимание ситуации.
Паттерсон решил давнюю задачу в этой области: он расшифровал в данных последовательность, которая оставалась незамеченной. Благодаря этому он приобрел огромную ценность в глазах правительства, а некоторые сверхсекретные документы, предоставленные союзниками, поступали с пометкой «Предназначено для правительства США и лично Ника Паттерсона».
«Всякие штуки в стиле Джеймса Бонда», – шутил он.
Спустя несколько лет была введена новая система оплаты труда, в результате которой руководители подразделения стали получать гораздо больше криптографов. Паттерсон был в ярости.
«Это издевательство, а не деньги, – говорил Паттерсон, сообщая своей жене, что лучше станет водителем автобуса, чем продолжит работать в этом подразделении. – Я не стану туда возвращаться».
Паттерсон начал работать в Институте оборонного анализа, где познакомился с Саймонсом и Баумом. Но чем ближе он приближался к своему 50-летию, тем больше нервничал.
«Мой отец переживал непростые времена, когда ему перевалило за 50, и это меня беспокоило, – вспоминает Паттерсон, отец двоих детей, которые в тот момент готовились
