— Пошла отсюда!
Животное послушалось.
— В здешних краях водятся летучие мыши-вампиры, — сказала Наоми. Однако взволнованной она не выглядела. — Рассказываю, если тебе интересно. Они залетают в дома, делают зубами маленькие надрезы на голенях или пальцах ног, а потом сосут твою кровь. Отсюда и название вида. Только не думаю, что эти мыши — вампиры. Больше похожи на фруктовых летучих мышей. Они, скорее всего, живут под крышей, в тех складках металла. Расслабься, Дорн. Летучие мыши полезные. Они едят москитов. И никогда не бывают переносчиками гриппа. Бешенства — может быть, но не гриппа. Мы любим летучих мышей.
— Кроме тех, которые пьют кровь, — уточнил я. — А мыши-то крупные. Как-то они подозрительно ко мне подбираются…
— Успокойся, — сказала Наоми. — Они питаются фруктами. Или еще чем-то в этом роде.
Не знаю, сколько там было мышей. Их трудно сосчитать, когда они возбуждены. Как минимум, двести, возможно, намного больше. Но чем больше люди в ангаре сердились, тем больше мыши успокаивались. Не так уж мы были им и интересны. Одна-две по-прежнему периодически разрезали воздух у нас над головами, а остальные устроились где-то под крышей, повисли вверх ногами, поглядывая на нас своими злобно горящими маленькими глазками. Я представил, как они облизывают свои острые маленькие клычки. Мужчина с музыкой вырубил ее. Больше никаких грустных песен о любви. Больше никаких танцев. Карточные партии и беседы прервались.
Отец и Зулета-Аранго расхаживали по проходам между рядами раскладушек и разговаривали с остальными пассажирами. Должно быть, объясняли насчет летучих мышей. Люди выключали фонари, ложились на свои койки и накрывались серебристыми спасательскими одеялами из фольги и импровизированными покрывалами: куртками, платьями, пляжными полотенцами. Некоторые постелили себе под раскладушками, в безопасности от летучих мышей, но не от пауков, ящериц и тараканов, которые, разумеется, тоже делили с нами временное жилье.
Лара сидела на раскладушке в половине футбольного поля от меня, ее мать сидела рядом и расчесывала ей волосы. Девушка сняла маску. Она была еще красивее, чем я себе воображал. Возможно, даже за пределами моей лиги.
Наоми смотрела туда же, куда и я.
— Твои родители в разводе, да? — поинтересовалась она. — Поэтому отец тебя похитил? А маме ты позвонил? Она знает, где ты сейчас?
— Она умерла, — сказал я. — Они с моим братом жили на ранчо в Колорадо. Они подхватили грипп в ту эпидемию, три года назад, когда болезнь перекинулась от лошадей.
— Ох, — только и сказала Наоми. — Прости.
— За что прощать-то? Ты же не знала, — сказал я. — Я уже в порядке.
К нам направлялся отец. Я снял маску, лег на раскладушку и накрылся одеялом с головой. Раздеваться я не стал и даже обувь не снял. На тот случай, если летучие мыши окажутся не фруктовыми.
Люди всю ночь напролет разговаривали, слушали новостные трансляции, ходили мыться, спали, и им снились такие сны, от которых просыпаешься да еще и окружающих будишь. Дети вскакивали в слезах. Наоми храпела. Думаю, отец вообще не собирался спать. Всякий раз, как я выглядывал из-под одеяла, он листал книжку. Альфреда Бестера, по-моему.
Мы быстро выработали определенный распорядок дня. Совет под руководством Зулеты-Аранго составил расписание подзарядки наладонников, ноутбуков и смартфонов, потому что количество розеток в ангаре было ограничено. После некоторых споров последователи Ханса Блисса соорудили символическую стену из одеял и лишних раскладушечных каркасов. Они отгородили зону, куда можно было войти, если хочешь шастать голышом и разговаривать о пришельцах. Конечно, можно было заглянуть к ним просто так, чтобы поглазеть и послушать, но через некоторое время голые люди уже перестают казаться интересными. Правда-правда.
Отец проводил часть времени в приемном кабинете и часть с Зулетой-Аранго. Иногда он тусовался с последователями Блисса, и они с Наоми вели горячие дебаты насчет Блисса и пришельцев. Кто-то организовал английско-испанский языковой разговорный клуб, и отец тут же туда вступил. Он открыл библиотеку, выдавая желающим свою фантастику и записывая их имена. Люди вовсю обменивались фильмами и текстовыми файлами на наладонниках, но книги все равно пользовались повышенным спросом. Когда нужно отключиться от паршивой реальности, фантастика — лучший выход.
Я по-прежнему не разговаривал с отцом, конечно, за исключением тех случаев, когда это было абсолютно необходимо. Кажется, он этого вообще не замечал. Он был вдохновлен своими достижениями, ему не терпелось продолжить путешествие. Он опасался, что, пока мы тут на карантине, прибудут те, кого он так долго ждал, а он будет заперт в ангаре меньше чем за сотню миль от центра событий. Так близко и в то же время непреодолимо далеко — по крайней мере, пока не кончится карантин.
Я решил, что ему это только на пользу.
Среди пассажиров преобладали возвращающиеся на родину костариканцы. Почти все иностранные пассажиры прибыли сюда из-за компьютерных технологий или пришельцев. В основном, из-за пришельцев. Из-за Ханса Блисса. Некоторые из них дожидались визы годами. В Коста-Рике уже собралась почти тысяча «Друзей звезд», граждане почти всех стран мира, искренне верящие в слова Блисса. Живут они на берегу Тихого океана, совсем рядом с национальным парком Мануэль-Антонио. Лара несколько раз бывала в Мануэль-Антонио, ездила туда с друзьями в поход. Сказала, что жить в палатках куда приятнее, чем в ангаре.
Запертые в ангаре на карантин «Друзья звезд» в первый же день по телефону и по мылу связались со своими товарищами, которые оставались на воле, рядом с Хансом Блиссом. Отцу даже удалось переговорить с самим Хансом Блиссом, сообщить ему в двух словах, почему он все еще тут, в Сан-Хосе. В коммуне «Друзей звезд» тоже, естественно, был объявлен карантин, и Ханс Блисс слегка вышел из себя, узнав, что его врач застрял в аэропорту. Приготовления к грядущему возвращению инопланетян были скомканы из-за карантина.
Как я уже говорил, однажды я видел речь Ханса Блисса в Филадельфии. Это был высокий блондин с приятной внешностью и немецким акцентом. Он был болезненно искренен. Настолько искренен, что практически не моргал, что производило гипнотический эффект. Пока он стоял на сцене и описывал то чувство понимания, радости и сопереживания, которые снизошли на него и возвысили его, пока он стоял там, на пляже, посреди бушующей стихии, я сидел, вцепившись в сиденье моего кресла и боясь, что иначе я вскочу и ринусь к сцене, навстречу тому, что он пророчит. Остальная публика вела себя точно так же. Когда он рассказывал, как снова очутился на берегу, покинутый, позабытый, растерянный и безнадежно одинокий, мужчина, сидевший рядом со мной, заплакал. Все плакали. Я не мог этого перенести. Я поднял взгляд на отца, а он смотрел на меня, как будто ему и впрямь было важно, что я думаю.
— Что мы тут делаем? — прошептал я. — Зачем мы здесь?
— Все это нравится мне не больше, чем тебе, Дорн, — сказал он. — Но я должен верить. Мне нужно верить хоть чему-то из его слов. Я должен верить, что они вернутся.
Потом он встал и попросил у плачущего человека прощения за неудобство.
— На что они похожи? — крикнул кто-то Блиссу. — Как выглядели эти пришельцы?
Все знали, как выглядели пришельцы. Мы все по сто раз видели репортаж. Мы слышали, как Блисс описывает пришельцев в новостях и документальных фильмах, в онлайновых интервью и других программах. Но мой отец остановился в проходе и снова повернулся к сцене, а я вслед за ним. Вы бы тоже так сделали.
Ханс Блисс широко раскинул руки, будто собирался обнять публику, всех нас одновременно. Будто хотел исцелить нас от болезни, о которой мы и сами-то не подозревали. Будто из его груди вот-вот должны были заструиться лучи энергии, света, силы и любви. Привыкшие агенты, типы из правительства и СМИ, которые сопровождали Ханса Блисса повсюду, заскучали. Они уже сто раз видели это представление.
— Они были прекрасны, — сказал Ханс Блисс. И слушатели произнесли это с ним в унисон. Это была ключевая фраза в одной из самых знаменитых в мире историй. Даже сняли фильм, где Ханс Блисс играл самого себя.
Прекрасны.
Отец снова двинулся по проходу. Мы вышли, и я подумал, что на этом все закончилось. Он никогда больше не заговаривал о Хансе Блиссе, Коста-Рике и пришельцах — до того самого дня, когда приехал за мной на тренировку.
Я надел кроссовки для бега. Сделал на бетонном полу растяжку и пробежал по ангару кружок, высоко вскидывая колени. Нас, бегунов, было несколько. После завтрака я отошел в уголок, где не было раскладушек, и занялся упражнениями: отбивал мяч и ловил его на отскоке. Технично и высоко. Ко мне присоединилось несколько человек, и мы стали перебрасывать мяч друг другу. Когда набралось достаточно игроков, мы взяли две раскладушки и сделали из них ворота. Разделились на команды. Детишки поменьше сидели и следили за игрой и подносили мяч, когда он выкатывался за пределы поля. Даже Наоми пришла посмотреть. Когда я спросил, не хочет ли она поучаствовать в игре, она покосилась на меня, как на идиота.
