дверь и попросил ее принести ужин в мою комнату — может, подобное обслуживание не предусматривалось только в отношении завтрака — и извиниться за меня перед Рикардо. Она в ответ начала так громко ржать, что мне стало не по себе. Она опять назвала меня бездельником — второй раз за день — и заявила, что через десять минут ставит на стол суп.
Почти против воли я в мгновение ока оказался в кресле донны Лавинии, по ее, как выяснилось, распоряжению, бок о бок с ее латинским жеребцом, который излучал неистребимую жизнерадостность. Черт, это уже начинает досаждать. Как можно все время быть в отличном настроении? Почему этот тип никогда не сорвется, не заорет? Улыбчив, уверен в себе, терпелив, всегда к вашим услугам. Постоянно. Вообще-то я и разговаривал с ним всего три раза. Ну не может же такого быть, чтобы он не выдал ни разу какую-нибудь гадость, на которую нельзя было бы достойно ответить. Нет, я не могу терять время, выслушивая типа из Копакабаны или там из Гаваны, в общем, вы меня понимаете. А сейчас я вот с ним сижу за одним столом, а он смотрит на меня своими голубыми глазами, с гребаной улыбочкой, будто официант, ожидающий чаевых. Я изобразил дежурную улыбку, кивнул Мене, и она подала на стол какое-то варево из синей капусты, свеклы, фасоли, с мелко нарезанными кусочками ветчины. Впрочем, для домашнего супа похлебка оказалась довольно вкусной. Рикардо ел шумно, стучал ложкой, и я, разумеется, вышел из себя.
— Пожалуйста, когда ешь, ты не мог бы делать это чуть приличнее?
— Леон, ло сьенто мучиссимо. Но я галантности совсем не обучен.
— Не галантность, а благовоспитанность. И вообще, я это говорю ради твоего же блага.
— Это здорово. Знаешь, я тебя даже прошу, указывай мне на все, что я делаю неправильно за столом…
— Ты издеваешься надо мной, что ли?
— Даже и не думал. Ты мне симпатичен.
— …
— …
— Как это?
— Ну так. Потому, что ты приехал из другого мира и потому, что ты хочешь всем показать, что тебе здесь хорошо, и еще ты думаешь, что хватит угнетать других. Можно так сказать — «угнетать»?
Я не знал, как отреагировать — надавать ему по шее, вылить кастрюлю с супом на голову, опозорить его на глазах у Мены или продолжать слушать. И решил все-таки дослушать этот бред, который раньше бы отверг сразу же и с презрением. Встречаются люди, которые за секунду просекают мою гнилую душу, раздевают ее догола и пронзают насквозь. Такие меня всегда пугают, особенно те, кому нечего терять. Этот сейчас сидел рядом со мной.
Рикардо поднялся и подошел к небольшому стеллажу с бутылками в углу кухни. Он тщательно исследовал их одну за одной и наконец выдал:
— Поскольку донны Лавинии с нами нет, я бы предложил сегодня отведать хорошего брунелло… те густа?
— Чудно.
— Это ее любимое вино, называется Primadonne[22].
— Все женщины — шлюхи.
— Не энтьендо…
— Давай, наливай…
Боже, как он умел открыть бутылку, разлить по бокалам, вдохнуть аромат — такая утонченность заставила меня раскаяться в том, что я наехал на Рикардо за его неумение вести себя за столом. Хотя это его невежество в глазах моей семьи выглядело ужасным преступлением, и не сказать ему об этом было бы просто-напросто свинством. Вино было превосходным, и я поразился тому, как медленно я его пил, почти смакуя, наполняя своим дыханием бокал. Я не жрал вино глотками, захлебываясь, как это делал обычно. О, я был распутным сыном Бахуса, освобождающимся из рабства: а это еще что, блин, за фильм?
Рикардо безмятежно улыбался, а я жадно ловил каждое его движение. Он улыбался, потому что и жизнь ему улыбнулась, и смотрел на меня глазами человека, который научился схватывать все на лету. В его взгляде сквозило любопытство, смешанное с жалостью, и еще чувство, которому было наплевать на формальности — все это сводило на нет то, о чем мой брат каждый раз напоминал мне: держи дистанцию.
Мы уплетали стейк кьянина с кровью, поджаренный на гриле с грибами, под бдительным взором Мены. Я подносил к губам очередной бокал, как вдруг Рикардо тронул меня за руку.
— Леон, можно я скажу тебе одну вещь?
— Скажи.
— Ты неправильно держишь бокал. Держи его за ножку, потому что, когда ты его держишь за чашечку, тепло от ладони передается вину, и это неправильно.
— …
— Но ты не беспокойся. Я никому не скажу.
25
Начальница винного цеха с недоуменным видом смотрела на дисплей моего мобильника.
Вообще-то свой ИНН я мог бы нацарапать и на каком-нибудь клочке бумаги, но в этом дурацком отеле не нашлось даже ручки с обычной карточкой дополнительных услуг. Дополнительные услуги здесь оказывал только Рикардо донне Лавинии. Я не осмелился заговорить с ним на эту тему накануне вечером, хотя и обстановка, и брунелло, как говорится, располагали, еще и потому, что что-то мне в этом типе не внушало доверия. А может, это просто необходимость соблюдать дистанцию заставляла меня при малейшем риске использовать ручной тормоз.
В винном цехе царила суматоха, но я ничего не понимал. Если мое внимание не пытаются привлечь взглядом — или словами — я мгновенно теряю интерес ко всем окружающим, хотя мне было жутко интересно узнать, что за процессы шли в этих огромных цилиндрах. Воздух был напитан ароматами, которые моя мать определила бы как «удивительные».
Виттория оторвала кусочек от прикнопленной таблички и медленно выписала на нем мои швейцарские паспортные данные плюс итальянский ИНН, ведь у меня было двойное гражданство, ну, вы знаете, как это. На тетке была розовая футболка, зеленый комбинезон и желтые резиновые сапоги — ни дать ни взять девочка Benetton. После вчерашней стычки мы оба остыли, пришли в себя и старались попусту не болтать.
Было уже почти девять. Мне было велено явиться на виноградники к восьми, но Сестилио, полагаю, смирится с тем, что при итальянской бюрократии задержки неизбежны. Проснулся я с некоторым усилием, слишком много вчера было вина да и супа тоже, но я поднялся, стараясь не думать о бегущей строчке «С добрым утром!», которая столько раз помогала мне выползти из кровати. Навязчивая мысль о кокаине вызывала тошноту, а голосок внутри исправно глушил мои потаенные порывы и метания даже раньше, чем я начинал говорить себе: «Помни, что случилось в последний раз».
— Секатор у тебя есть?
— Так точно, синьора.
— Перчатки?
— Так точно, синьора.
— Головной убор?
