За всеми сиренами, криками и шумом ночного мегаполиса я четко слышал отдаленный злобный вой.
— Ах ты, образина! — вздохнул я и на ватных ногах похромал за угол.
И наткнулся на стоявшего столбом Руди — в одной руке бумажный стаканчик, в другой плюшевый песик Снупи. Я молча отобрал у парня то и другое и похромал ко второй дыре. Там я нашел, что искал. Крови своей оборотень оставил предостаточно. Она была гуще и темнее человеческой. Я наполнил стаканчик и поковылял в холл. Нашел пятачок посвободнее, расчистил немного подошвой, положил жезл и мелком начертил круг. Руди бочком приблизился ко мне, судорожно подергивая головой и очумело таращась на трупы.
— В-вы… О Господи Иисусе! Ч-что вы делаете?
Я усадил Снупи в середину кольца и вымазал звериной кровью игрушечные глазки, ротик, ушки, носик…
— Это томатургия.
— Ч-чего?
— Магический обряд, — мрачно пояснил я. — Сотворение символической связи между маленьким объектом, — я кивнул на песика, — и большим. Надаем пинков маленькому, а у большого задница гореть будет.
— Обря-яд, — эхом отозвался новичок.
Я посмотрел на него.
— Вали-ка вниз, парень. Приведи сюда медиков. Да пошевеливайся! Раненым нужна помощь.
Он перевел взгляд с окровавленной игрушки на меня и быстро-быстро закивал. Потом встрепенулся и дунул во все лопатки к лестнице.
А я мог без помех продолжить свое занятие. Гнева и ярости сейчас во мне было хоть отбавляй. Я чувствовал, что Сила моя буквально сочится ожесточением, но надо держаться, нельзя позволить скорби и мыслям о возмездии заполнить душу, отравить ее горечью печали. Я представил жестокую боль, которая неминуемо поселится в сердцах родных и близких погибших ребят. Я слышал, как в дома стучится горе. Господь свидетель, я желал одного — предать огню свирепую тварь.
Я очень старательно напоминал себе, что Макфинн здесь ни при чем. Не по своей воле губит он людей — проклятие ведет его. Макфинн и палач, и жертва. Казнь оборотня погибших не воскресит. Однако есть и живые. Живых надо уберечь.
И я сумею сделать это, не лишая Макфинна жизни.
Если на то пошло, я еще и не пытался. Для убийства Луп-Гару необходимо гораздо больше магической энергии, чем я в состоянии осилить. Скорее уж я сам отправлюсь на тот свет, стягивая эту невиданную мощь. Не говорю о том, как раскудахчется Белый Совет, даже несмотря на то, что формально Макфинн в данный момент перестал быть человеком. Истребление чудищ отнюдь не столь сильно беспокоит Совет. Кого-кого, а ярых приверженцев равноправия людей и монстров среди белых волшебников нет и не было. Не припомню, чтобы в Совете кто-нибудь размахивал лозунгом «Милосердие для всех и каждого!».
Между тем зрение мое затуманилось, краски поблекли, я завел вполголоса привычную абракадабру, собирая Силу внутри замкнутого пространства. Перейдя к словам «ubriacha, ubrius, ubrium», которые бубнились на мотив из «Орешков», я оторвал от своего потрепанного комбинезона полоску ткани и замотал песику глаза, уши, стянул плюшевые лапки, потом соорудил намордник.
Заклятие росло, набирало мощь. Наконец все было готово. Я разрушил границу кольца и выпустил сгусток Силы по следу оборотня, чтобы спеленать, оглушить, ослепить. Пусть полежит покамест подальше от людей. До восхода.
Сила приступила к исполнению своих непосредственных обязанностей, а на меня как-то сразу накатила бесконечная усталость.
Вот те на! Сколько вокруг народу! Медики, копы, эксперты, пожарные. Все суетятся, бегают, кричат. Я схватил жезл и зашаркал куда глаза глядят. Мерфи сидела над телом мертвого друга, раскачивалась, плакала навзрыд, судорожно вздрагивала. Меня она не заметила. Какой-то полицейский пытался накинуть на плечи Кэррин шерстяное одеяло, которое снова и снова соскальзывало. На лице Кармайкла застыло безмятежное и спокойное выражение; казалось, он просто спит. Интересно, была у него семья? Заплачет ли кто-нибудь о нем, кроме молодой начальницы? Он погиб, спасая ее. Самоотверженно бросился вызволять Кэррин и умер как герой.
Сейчас даже это не трогало, будто огненный шквал, сотворенный для Луп-Гару, выжег меня изнутри, выжег и чувства, и способность сопереживать. Опустошенный, безучастный, уставший как черт, я плелся не разбирая дороги, мимо плачущей Мерфи, мимо мертвых и раненых. Пришла пора уходить. Пора возвращаться к Сьюзен и Тере. В сумятице покинуть здание проще, и смутно я понимал это. Действительно, никто не преградил мне путь.
Чертовы ступеньки! Откуда их столько? Я понял, что на первой же лестничной площадке лягу и тихо помру. Однако мир не без добрых людей. Пожилой пожарный подхватил меня и участливо проводил до первого этажа, спрашивая поминутно, не позвать ли врача. Я вяло отнекивался, уверял, что все в порядке, и молился, как бы добрый самаритянин не приметил браслет от наручников на моей руке. Напрасные опасения. Пожарного не меньше остальных потрясло увиденное наверху. Вряд ли он мог думать о чем-то еще. Вряд ли мы все можем думать о чем-то еще.
Снаружи творилось подлинное безумие. Полицейские с неимоверным трудом сдерживали толпу зевак, осаждающих участок. Повсюду сновали вездесущие журналисты с камерами, блокнотами, микрофонами. Понаехало телевидение. Около машин «скорой помощи» суетились врачи.
Вдруг кто-то мягко обхватил меня и подставил теплое плечо. Я позволил себе опереться на Сьюзен. Закрыл глаза. Вдохнув запах ее волос, я едва не расплакался. Будто горячая волна прошла по сердцу. До чертиков захотелось высказаться, поделиться с родным человеком, освободить душу от тяжести. Вместо этого я лишь сдавленно охнул.
Сьюзен заговорила с кем-то, и меня подхватили с другой стороны, помогая спуститься по ступенькам главного входа. Должно быть, Тера. Я плохо помню, как меня вели сквозь гудящую толпу. Кажется, Сьюзен сказала, что я напился.
Наконец гул стих. Мы шли вдоль ряда припаркованных автомобилей. Холодный свет отражался от металла. Холодные капли падали на голову. Я подставил лицо дождю. Перед глазами все кружилось.
— Обопрись, Гарри, — шептала Сьюзен. — Я удержу. Расслабься.
И я расслабился.
Глава 20
Похоже, просыпаться в темноте и в незнакомых местах постепенно входит у меня в привычку. Где я? То ли на складе каком-то, то ли в подземном гараже. Ровный, укатанный пол, в середине островок неяркого света. Что за свет, откуда падает — непонятно. Чувствую себя гадко и выгляжу так же — сплошь синяки, ссадины, шрамы и повязки. Костюмчик опять же непрезентабельный — все вкривь да вкось, моих вещей нет. Чудно! Кажется, болезненные раны и я существуем по отдельности. Разумеется, боль присутствует, как и полагается, в полном объеме, но словно привет из прошлого, не интересный дню сегодняшнему.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
