низведенной до бессознательного уровня, так как в бессознательном связующие пути слов трактуются одинаково с вещественными связями, как показало исследование работы сновидения. Бессознательная активность предлагает гораздо более благоприятные условия для такого выбора. Еще мы можем заключить без дальнейших рассуждений, что эта возможность найти выражение, которое заключало бы в себе удовольствие от слов, подразумевает и неопределенность предсознательной мысли в области бессознательного – подобно упомянутому бессознательному намерению. В более простом случае забавы нужно вообразить, что находящееся всегда в готовности стремление добиваться удовольствия от слов находит повод, обеспеченный именно предсознательным, вовлечь процесс активности в область бессознательного (опять-таки, по известной схеме).
Будет чудесно, если удастся по возможности яснее изложить этот важнейший пункт в моем понимании остроумия и подкрепить его вескими доводами. Но на самом деле речь идет здесь не о двоякой, а об одной и той же неудаче. Я не могу дать более ясного изложения, так как не имею дальнейших доказательств моего понимания остроумия. Это понимание родилось у меня из изучения техники и из сравнения последней с работой сновидения, иных источников попросту нет. Я могу считать, что мое понимание в целом хорошо согласуется с признаками остроумия, но это лишь результат умозаключения. Если такое заключение приводит нас не к известной, а, напротив, к чуждой, новой для мышления области, то подобный вывод называют «гипотезой». Отношение гипотезы к материалу, из которого она выведена, справедливо не признается доказательством. Для доказательства нужны другие основания, нужно выявление всех узловых связей. А такое доказательство нельзя получить при нашем – едва брезжущем – познании бессознательных процессов. Мы ступили на нетронутую почву и потому довольствуемся тем, что, продолжая наблюдения, перебрасываем один-единственный, узкий и шаткий, мостик в неизведанное.
* * *
Но не будем спешить с обобщениями. Если сопоставить различные ступени остроумия с благоприятными для них душевными установками, то можно утверждать приблизительно следующее. Забава проистекает из веселого настроения, которому свойственна склонность к понижению психических инстанций. Она пользуется всеми характерными техническими приемами остроумия и выполняет основное его условие, совершая выбор такого словесного материала или такой мыслительной связи, которая может удовлетворять требованиям, необходимым для получения удовольствия, равно как и требованиям рассудительной критики. Мы полагаем, что понижение мыслительной инстанции вплоть до бессознательной ступени облегчается благодаря веселому настроению и происходит уже при забаве. Для безобидной, но связанной с выражением ценной мысли шутки это содействие, оказываемое настроением, отпадает. Мы должны искать здесь особое личное качество, получающее выражение в той легкости, с какой покидается предсознательная инстанция, с какой она на мгновение заменяется бессознательной. Пребывающее всегда в готовности стремление к возобновлению первоначального удовольствия от шутки увлекает неопределенное предсознательное выражение мысли в область бессознательного. В веселом настроении большинство людей способно забавляться, а вот умение шутить независимо от настроения присуще лишь немногим. Наконец сильнейшим побуждением к работе остроумия служит наличие властных намерений, простирающихся вплоть до области бессознательного, проявляющих особую склонность к остроумному творчеству и указывающих на тот факт, что субъективные условия остроумия очень часто обнаруживаются у невротиков. Под влиянием подобных намерений может стать остроумным и такой человек, которому раньше остроумие было несвойственно.
Этим последним вкладом, при всей его предположительности, объяснение работы остроумия у творца шуток исчерпывает, строго говоря, наш интерес к остроумию. Остается разве что произвести краткое сравнение шутки со сновидением, которое куда лучше изучено; можно ожидать, что эти два столь отличных друг от друга душевных механизма, наряду с уже нашедшим свою оценку сходством, должны иметь и некоторые отличия. Важнейшее отличие заключается в социальном соотношении. Сновидение – совершенно асоциальный душевный продукт. Оно не может ничего сказать другому человеку. Возникая внутри личности как компромисс антагонистических душевных сил, оно остается непонятным даже самой этой личности, а потому ничуть не интересно другому человеку. Дело не только в том, что оно не тяготеет к удобопонятности; сновидение должно даже опасаться понимания, иначе оно потеряет свою значимость. Оно может существовать лишь в замаскированном виде. Поэтому сновидение должно беспрепятственно пользоваться механизмом, управляющим бессознательными душевными процессами вплоть до искажения, которое не подлежит восстановлению. Наоборот, остроумие – самый социальный из всех душевных механизмов, направленных на получение удовольствия. Оно нередко нуждается в трех лицах для своего выражения и требует участия другого человека в соответствующих душевных процессах. Значит, оно определяется условием удобопонимаемости и должно притязать на возможное в бессознательном искажение (через сгущение или смещение) лишь в той степени, в какой это искажение может быть восстановлено в восприятии третьего лица. В остальном же остроумие и сновидение развиваются в различных областях душевной жизни, их следует относить к отдаленным друг от друга пунктам психологической системы. Сновидение выражает желание, пускай то и сделалось неузнаваемым. Остроумие – высшая стадия игры. Сновидение, несмотря на свое практическое ничтожество, имеет отношение к крупным жизненным интересам, стремится удовлетворить потребности человека регрессивным (окольным) путем галлюцинаций и обязано своим существованием единственно доступной при ночном состоянии активности – спать. Остроумие старается извлечь удовольствие из деятельности нашего душевного аппарата, свободной от потребностей. Впоследствии оно норовит получить такое же удовольствие от побочных усилий, сопровождающих деятельность этого аппарата, и тем самым вторично приходит к функциям, не лишенным важности и обращенным к внешнему миру. Сновидение служит преимущественно стремлению избежать неудовольствия, остроумие призвано доставлять удовольствие. Но в обеих этих целях совпадают все виды нашей душевной деятельности.
VII
Остроумие и виды комического
Вот так, нечаянно-негаданно, мы приблизились к проблемам комического. Нам казалось, что остроумие, которое обыкновенно принимают за разновидность комического, имеет довольно много особенностей, а потому нельзя начинать исследование непосредственно с него. В этой связи мы избегали соотносить остроумие с более обширной категорией комического до тех пор, пока это было возможно, однако не упускали случая сделать те или иные важные для понимания комического указания. Мы без труда установили, что комическое занимает в социальном отношении несколько иное положение, чем остроумие. Оно способно довольствоваться двумя участниками – тем, кто находит комическое, и тем, в ком находят нечто комичное. Третье лицо, которому сообщают это комическое, усугубляет сам процесс, но не прибавляет к нему ничего нового. При остроумии же третье лицо необходимо для того, чтобы состоялся доставляющий удовольствие процесс. А вот второе лицо может отсутствовать там, где речь не идет о тенденциозной, агрессивной остроте. Шутки создают, а комическое находят – прежде всего в людях и лишь в дальнейшем переносят на объекты, ситуации и т. п. Об остроумии мы знаем, что не посторонние лица, а собственные мыслительные процессы, способствующие созданию шуток, таят
